«…Второй месяц я бездельничаю на Мадагаскаре и конца этому сидению не вижу… Я не писал бы совсем, если бы не жил надеждою, что не сегодня–завтра получу свободу движения…»
И опять Ольге Рожественской: «…Больше сброд всякой сволочи — труднее управляться…» (от 17 января 1905 г.). «…Странно оставлять за мной должность начальника ГМШ. Если на 6 месяцев отсутствия — то еще резон, а сейчас — убрали должность командующего флотом (Н. И. Скрыдлов был в октябре 1904 г. отозван в столицу. — В. Г.). Кому я сдам эскадру, когда доведу? Надо меня, очевидно, сменить, тем более — оказался негодным начальником ГМШ — не свел знакомство со щуками и по их велению не изготовил к отправке те негодные и отжившие свой век корабли, из коих простой капитан 2–го ранга Кладо находит возможным в несколько недель сформировать 3–ю эскадру…»
Должность командующего эскадрой, по мнению самого Рожественского, была по плечу далеко не каждому. «Не дай бог, что со мной, — писал он жене 20 февраля 1905 г., — остальные мои адмиралы еще плоше справятся с этой задачей, и прошу заблаговременно прислать Чухнина, чтобы не остаться в безначалии… …Дмитрий Густавович (Фелькерзам — В. Г.) — умница, но не подходит для вполне самостоятельных действий. Хочу, чтобы Чухнин сел к Небогатову в Порт–Саиде и дополз до эскадры, коя уместно — флотом будет и поручить его командованию — старшему. Я с удовольствием останусь в подчиненной роли…»
Таким образом, уже на Мадагаскаре, З. П. Рожественский, страдавший от невралгии и от недомоганий, вызванных пребыванием в тропиках, писал о необходимости своей замены. Конечно, ему было нелегко. Пребывая в шикарных адмиральских помещениях «Князя Суворова» и наслаждаясь временами
обществом старшей сестры милосердия Сивере, он испытывал колоссальный груз ответственности и тяжелые физические нагрузки. Тропики не отличали матроса от адмирала, а адмирал был много старше матросов и большинства офицеров.
Зиновия Петровича стали беспокоить и нарушения дисциплины, которые участились по мере затягивания стоянки и были главным образом связаны с пребыванием чинов эскадры на берегу — в Нуси–бе, или, как эту местность называли русские, — в захолустном «Носибейске». По пути на войну, может быть, на верную смерть, не все офицеры и матросы смогли «сохранить лицо». Имели место и пьянство, и неумеренная игра в карты, и кутежи с участием женщин разных национальностей, «вдруг» оказавшихся в этом удаленном от «света» уголке мира. Случались и недоразумения с туземным населением.
Многие нарушения пресекались в обычном дисциплинарном порядке, но отдельные требовали вмешательства самого адмирала. Особенно это касалось офицеров. Прапорщика по морской части с «Урала», который, будучи «пьяным до скотского состояния», был избит пьяными же матросами «по морде в кровь», Зиновий Петрович приказал отстранить от выполнения обязанностей и представить к лишению офицерского чина[139]. Другой прапорщик — с «Сисоя Великого» — в пьяном виде нагрубил старшему в чине офицеру, который рекомендовал ему вернуться на корабль. Адмирал приказал исключить его из кают–компании и не увольнять на берег до прибытия в русский порт. В тот же день он запретил офицерам съезжать на берег в форме, за исключением официальных визитов.
Командующий эскадрой строго взыскивал с офицеров, нарушавших порядок чинопочитания и подчиненности. Мичмана с «Орла» А. П. Шупинского, отказавшегося стать на руль катера по приказанию флаг–офицера (лейтенанта), он арестовал на 7 дней в каюте. Надо сказать, что лейтенант был не прав: офицер становился на руль только при наличии на катере адмирала или командира корабля.
Флаг–офицер встретил письменное осуждение своего нетактичного поведения со стороны кают–компании «Орла» и даже пошел на извинения, хотя адмирал только устно «пожурил» его, а в отношении А. П. Шупинского проявил строгость.
В другом случае, происшедшем на «Урале», где артиллерийский офицер лейтенант П. А. Колокольцов вступил в конфликт с командиром —капитаном 2–го ранга М. К. Истоминым, адмирал встал на сторону последнего и определил лейтенанта на 4 месяца гауптвахты, которую он должен был отбывать на крейсере. Надо сказать, что многим на эскадре было известно о халатности самого командира «Урала» в вопросах подготовки своего корабля к бою. Позднее адмирал перевел П. А. Колокольцова на «Ослябю», где он исполнял обязанности младшего артиллериста.
Офицеры получали взыскания и за упущения их подчиненных. Больше всего из командиров пострадал командир «Донского» — И. Н. Лебедев. На его корабле матрос, балуясь офицерским револьвером, по неосторожности застрелил своего товарища. Убийцу адмирал приговорил к церковному покаянию. Другой матрос «Дмитрия Донского» ночью 12 февраля утонул, упав со шлюпки.
Дисциплинарные проступки нижних чинов были, как правило, связаны с пьянством и «буйством» на берегу и на транспортах–угольщиках. Были случаи оскорбления унтер–офицеров, кондукторов и даже офицеров. В целом со стороны команд отмечалось больше «недобросовестности», чем со стороны офицеров. Это и понятно: большинство офицеров добровольно шли на службу и на войну, вполне сознательно исполняли свой долг.
Но и «моральное разложение» нижних чинов вовсе не носило опасного характера и не выходило за рамки опыта обычных плаваний мирного времени. Следует отметить, что с приходом отряда Л. Ф. Добротворского (он присоединился 1 февраля 1905 г. вблизи Нуси–Бе) и вспомогательных крейсеров общая численность только военных команд эскадры превысила 13 тыс человек, а это больше, чем было в Порт–Артуре в начале воины. В этой массе людей проступки и воинские преступления были исключением, а не правилом.
Согласно показаниям обер–аудитора[140], по дисциплинарным проступкам было возбуждено всего 49 дел, из которых только 12 были окончены и решены в судебном порядке. За два тяжких преступления (оскорбления матросами офицеров) полагалась смертная казнь, но З. П. Рожественский вполне обоснованно избегал крайних мер в поддержании дисциплины. Собственное буйство, ругань и даже рукоприкладство адмирала не отражались на приговорах. К чести командующего необходимо подчеркнуть, что, давая делу о нарушении дисциплины законный ход, он не только строго соблюдал закон, но и стремился смягчить наказание, предоставляя виновникам шанс искупить свою вину в предстоящем сражении. Во время одного разбирательства в ответ на мнение о возможном вреде излишней мягкости приговоров адмирал резко ответил[141]: «Излишняя мягкость? — Ну, нет! Я не из жалостливых! Просто считаю бессмысленным. Можно ли устрашить примером смертной казни людей, которые идут за мной, которых я веду на смерть? Перед боем всех арестованных выпустят из карцера, и, как знать, может быть, они будут героями!» Смягчение приговоров командующим выражалось в замене каторги заключением в военно–морскую тюрьму и дисциплинарного батальона арестом. Ни одного смертного приговора вынесено не было.
