Супаари умолк и глубоко вдохнул, проверяя запахи.
— Нам чужие, — сказал Исаак.
София напряженно следила, как Супаари зондирует воздух. Они вслушивались, выискивая звуки, издаваемые их покровителями руна, просыпавшимися после полуденной сиесты, но ничего не выловили, кроме обычного шума, производимого зверьем и пышной флорой, окружавшей хижину, где София скрывалась несколько дней каждого месяца, когда ее запах делался для руна неприятным. Иногда она и Супаари приходили сюда просто затем, чтобы на какое-то время сбежать от других; и даже в здешнем уединении они говорили по-английски — как родители Софии говорили в Стамбуле на иврите, когда она была ребенком.
Сегодня за ними последовал один Исаак. Лишь так он выражал свое желание находиться среди людей: готовностью идти за матерью и ее другом, не глядя на них, но подстраиваясь под их направление и скорость, замирая, когда они останавливались, и неподвижно сидя на траве, пока они снова не трогались с места. Казалось, Исаак не помнит об их существовании, но постепенно в Софии крепла убежденность, что он понимает гораздо больше, чем показывает своим видом, и временами это ее бесило. Это выглядело так, будто Исаак отказывается говорить, будто он не дарит Софии такой радости именно потому, что она страстно этого хочет…
— Сандос говорил мне, что у вас, на Земле, есть глупое мясо, — сказал Супаари, встревая в ее мысли. — Мясо не-людей…
(«Не-людей».)
— Супаари, здесь столько живности! Ты можешь есть пиянотов. Или кранилов…
(«Кранилов».)
— А как я их схвачу? — холодно спросил Супаари. — Пияноты слишком проворны, а кранилы слишком крупные — они начнут кататься и раздавят охотника. Мы всегда ели только руна, которых можно схватить… — Выстрелив хватательной ступней, он сдавил лодыжку Исаака. — Видишь? — буркнул Супаари с раздражением и мукой. — Мы приспособлены лишь для добычи столь же медлительной, как этот ребенок! Если бы руна не приходили к нам, дабы их убивали, через сезон в городах наступил бы голод. Вот почему нам приходится их разводить. Они нам нужны…
— Супаари, отпусти Исаака.
Привычная вялость Исаака сменилась полной неспособностью двигаться, но он не закричал и не заплакал от страха. Мгновенно выпустив мальчика, Супаари уронил уши в знак извинения, Исаак никак не прореагировал, но София выдохнула и вскинула взгляд на джана'ата, маячившего над ней.
— Вернись сюда и сядь, — сказала она ровным голосом, а когда Супаари повиновался, София продолжила: — Есть и другие способы охотиться! Руна могут изготовить для тебя капканы. Или ловушки.
— Ловушки, — произнес Исаак столь же монотонно, как и раньше.
— Возьми нас на свою Землю, и мы с дочерью сможем есть плоть животных без стыда, — настойчиво произнес Супаари. Встав на колени, он уставился на малышку, лежавшую на руках Софии, но затем поднял глаза. — София, я никогда не смогу вернуться к своим. Я никогда не смогу быть таким, каким был раньше. Но и с руна я вряд ли смогу остаться. Они хорошие. Это великодушный народ, но…
— Но.
На сей раз оба обратили внимание на слово, произнесенное Исааком, и оно повисло в воздухе вместе со всем несказанным, что за ним таилось.
Потянувшись, София тыльной стороной кисти провела вдоль волчьей щеки.
— Знаю, Супаари. Понимаю.
(«Понимаю».)
— Думаю, с твоим народом я смогу жить. Ха'ан. Твой Джимми. Джордж. Вы были друзьями мне, и я смогу…
Он снова умолк, набираясь мужества и отбросив голову назад, чтобы посмотреть на нее с горделивой высоты.
— Я хочу найти Сандоса и подставить ему свое горло.
Она попыталась что-то сказать, но прежде, чем Исаак успел повторить его слова, Супаари решительно продолжил:
— Если он меня не убьет, тогда Ха'анала и я будем жить с вами и узнаем ваши песни.
— Узнаем ваши песни, — сказал Исаак. При этом он взглянул на взрослых — мгновенная вспышка прямого внимания, столь мимолетная, что ее никто не заметил.
— Куда идешь ты, туда иду я, и твои пути станут моими путями, — грустно пробормотала София на иврите. Мама, подумала она, я знаю, что у него хвост, но, полагаю, он хочет перейти в другую веру.
Как она могла сказать «нет»? Из-за крохотного шанса, что на ее радиомаяк могут откликнуться незнакомые ей земляне, София прождала шесть бесконечных, бесплодных месяцев. А прямо здесь, так близко, что она могла ощущать тепло его тела, находился человек, которого она знала, который ей нравился, которого начинала понимать. Менее чужой для нее, чем собственный сын; более похожий на нее, чем она могла вообразить несколькими годами раньше; столь же стыдящийся выявить, что его благодарности недостаточно, дабы побороть гложущую потребность думать о чем-то, не отвлекаясь на нескончаемый разговор, сделать хоть один жест, который бы не заметили и не прокомментировали, пойти куда-то, не навлекая на себя мягкое, но настойчивое беспокойство руна, сопровождавшее любую попытку отделиться от группы.
— Ладно, — сказала она наконец. — Если ты и вправду считаешь, что для Ха'аналы так будет лучше. Если ты хочешь этого…
(«Хочешь этого».)
… — Да. Хочу.
(«Хочу».)
Они еще посидели, думая каждый о своем.
— Пора возвращаться в деревню, — наконец сказала София. — Скоро красный свет.
(«Скоро красный свет. Супаари поет».)
Она чуть не пропустила это — настолько привыкла не замечать монотонный голос своего сына.
Супаари поет.
Чтобы поверить, ей пришлось воспроизвести эти звуки в своей голове. «Боже мой, — подумала София. — Исаак сказал: «Супаари поет»».
Она не заключила сына в объятия, не завопила, не заплакала, даже не шевельнулась, лишь посмотрела на Супаари, столь же удивленного, как она, и столь же неподвижного. Слишком часто она видела, как Исаак будто ускользает куда-то — неким таинственным образом оказывается Не Здесь, когда к нему прикасаются.
— Да, Исаак, — произнесла София обыденным голосом, словно это был нормальный ребенок, который просто высказал свое мнение, желая, чтобы мать это подтвердила. — На втором закате Супаари поет. Для Ха'аналы.
— На втором закате Супаари поет. — Затаив дыхание, они — ждали. — Для Исаака.
Моргнув, Супаари приоткрыл рот — настолько человеческая реакция, что София чуть не рассмеялась. Держа в руках его дочь, София подняла голову: «Для Исаака, Супаари».
Тогда он встал и подошел к Исааку ближе, внимательно следя за гладкими маленькими мышцами, высматривая едва различимый трепет, обычно предшествующий бегству. Благодаря некоему инстинкту, прежде никогда не применявшемуся для таких целей, Супаари знал, что к мальчику не следует поворачиваться лицом; поэтому он опустился рядом с Исааком на колени и негромко запел.
