Рон Рейнольдс[1]
Долой технократов!
Несколько мгновений Стерн сверлил глазами свою пишущую машинку, раздумывая, стоит ли ему изречь неизрекаемое, и наконец решился:
– Черт побери! – взревел он. – Я так больше не могу писать! Ты только посмотри, полюбуйся на это!
Он выдернул лист из каретки и скомкал его в кулаке.
– Знать бы, что все так обернется, – продолжал он, – ни за что бы не стал за это голосовать! Всем заправляет Технократия![2]
Белла Стерн, до этого погруженная в свое вязание, подняла на него полные ужаса глаза.
– Что за несдержанность! – воскликнула она. – Нельзя, что ли, выражаться потише? – Она суетливо продолжила работу.
– Ну вот, пропустила из-за тебя петельку!
– Я хочу быть писателем! – скорбел Самуэль Стерн, горестно взирая на жену. – А Технократы лишают меня этой радости.
– Послушать тебя, Самуэль, так можно подумать, ты жаждешь вернуться в МРАЧНЫЕ ТРИДЦАТЫЕ, когда процветало варварство! – сказала жена.
– Черт возьми! Отличная идея! – выпалил он. – Тогда по крайней мере можно было писать на какую-нибудь приличную или неприличную тему!
– Что ты этим хочешь сказать? – недоуменно вопросила она в раздумье, откидывая голову. – Что тебе мешает писать? Я знаю гору достойных книг.
По щеке Самуэля скатилась капелька, напоминающая слезинку.
– Не стало ни гангстеров, ни ограблений банков. Где налеты? Куда подевались старые добрые кражи со взломом и банды распутниц?
По мере перечисления нескончаемых «утрат» слезливости в его голосе прибывало.
– Сгинула печаль, – почти рыдал он. – Все счастливы и довольны. Ни тебе борьбы, ни тяжкого труда. Ах, где те денечки, когда гангстерская мясорубка была для меня сенсационной новостью!
– Фу! – Белла повела носом. – Опять наклюкался, Самуэль?
Тот сдержанно икнул.
– Так я и знала, – сказала она.
– Нужно же было чем-то заняться, – заявил Самуэль. – Из-за нехватки сюжетов я просто схожу с ума!
Белла Стерн отложила свое вязание и, подойдя к балкону, задумчиво вгляделась в зияющую пятьюдесятью этажами ниже расщелину нью-йоркской улицы. И тотчас же с улыбкой озарения обернулась к Сэму:
– Почему бы не написать рассказ о любви?
– ЧТО?! – Стерн так и заизвивался на стуле, как угорь на крючке.
– Именно, – заключила она. – Это то, что надо – милая любовная история.
– ЛЮБОВЬ! – Голос Стерна прямо-таки источал издёвку. – В наши дни и нормальной любви-то не осталось. Мужчина не может жениться на женщине ради денег, и наоборот. При Технократии все получают поровну. Прощайте, разводы по-быстрому в Рено, штат Невада![3] Конец алиментам, нарушенным обещаниям и судебным искам! Все скучно и занудно. Покончено с венчаниями и вечеринками – потому что все, видите ли, равны. Я не могу разоблачать взяточничество в правительстве. Нельзя писать про трущобы, ужасные жилищные условия, голодающих мамаш и их деток. Всё благополучно, благопристойно, чинно-благородно, – его голос сорвался на рыдания.
– И это призвано осчастливить тебя, – возразила жена.
– Меня мутит от этого, – рявкнул Самуэль Стерн. – Послушай, Белла, всю жизнь я мечтал стать писателем. Так? Уже года два я пишу для бульварных журнальчиков. Так? Хорошо. Еще я сочиняю морские рассказы, пишу про гангстеров, о своих политических взглядах, выдаю первоклассную убойную писанину. Я на вершине счастья. Я в своей стихии. И тут – бац! Пожаловала Технократия и всех одарила счастьем. А мне – пинка под зад! Мне тошно писать то, что сейчас читают, – сплошь наука да просвещение.
Он растрепал свои густые черные волосы и ощерился.
– Радоваться надо, что народонаселение занято желанным трудом, – просияла Белла.
Сэм продолжал бурчать себе под нос:
– Первым делом подчистую вымели из киосков все эротические журналы, все издания про бандитов, убийства и детективы. Начали воспитывать детей и штамповать из них образцовых граждан.
– Как и должно быть, – закончила за него Белла.
– Ты отдаешь себе отчет в том, что за два года в городе была совершена всего дюжина убийств? Ни единого суицида. Гангстерские войны канули в Лету… или… – потрясал он пальцем у нее перед носом.
– Боже мой, – вздохнула Белла. – До чего же ты безнадежно старомоден, Сэм! Уже лет двадцать не совершалось ничего преступного. Это же 1975 год!
Она подошла и нежно потрепала его по плечу.
– Может, тебе написать что-нибудь научно-фантастическое?
– Ненавижу науку, – сплюнул он.
– Тогда остается одно – любовь, – безапелляционно объявила она.
Беззвучно, одними губами, он обозначил одно неприличное словечко, потом сказал:
– Нет, хочу чего-то нового и неповторимого, не как у всех.
Он встал и подошел к окну, и увидел, как внизу, в пентхаусе, суетливо снует шестерка роботов-трудяг. Глаза у него внезапно загорелись, как у тигра, который заприметил добычу.
– Чтоб я сдох! – возопил он. – Как же я раньше не догадался! Роботы! Напишу-ка я повесть про парочку влюбленных роботов!
Белла осадила его.
– Ты в своем уме? – сказала она.
– И такое может случиться в один прекрасный день, – возразил он. – Ты только представь! Любовь и машинное масло, сварка, провода, металл!
Он засмеялся торжествующе, но как-то сдавленно и сдержанно. Белла ожидала, что он сейчас начнет колотить себя в грудь.
– Роботы влюбляются с первого взгляда, – возвестил он, – и у них перегорают звукоусилители!
Белла снисходительно улыбалась.
– Какой же ты, в сущности, ребенок, Сэм! Диву даюсь иногда, зачем я вышла за тебя замуж?
