как отлетает от него, по-видимому, какая-то только ему понятная мысль.
Затем он встал. Серьезно посмотрел на меня.
— Пошли со мной. — сказал он. Я собралось уже было встать, как он передумал. — Нет, лучше сиди здесь.
Потом вышел из рубки, через некоторое время вернулся и сказал, чтобы я всё-таки пошел за ним. Прямым ходом он направился в каюту Вадима. Зашел без стука, меня оставив снаружи. Они долго о чем-то говорили, но слов мне было не разобрать. Потом ругались, кричали друг на друга. Потом вновь разговаривали.
Сколько бы я ни вслушивался, но даже разбирая слова, я вряд ли могу это пересказать. Вся ругань, как я понял, была вокруг какого-то узла на корабле. Или что-то вроде того.
Затем он вышел. Красный от злости и надвинутой на глаза фуражкой. Мы молча пошли обратно, под жужжание фотосферы. Опережая свои длинные тени.
В рубке он долго молчал, а я не решался спросить. Но и уходить было ни к месту. Мы долго сидели в темноте и тишине, под перещелкивание Кормчего Когитатора и гул корабля.
— Флота мне не видать. — сказал, наконец Юра и снял фуражку.
Повернулся ко мне и посмотрел в глаза со всей решительностью, какая у него была. Немой вопрос застыл у меня на лице.
Пылаев тяжело вздохнул и наконец начал говорить. Взяв с меня слово, что я хорошо обдумаю всю полученную информацию и только потом буду действовать.
— Даю слово. — говорю я.
А сам смотрю на то, как позади него, на приборной панели маршруты на карте сходят с ума. Сливаются, сплетаются, расплетаются, становятся цветком, затем птичкой и вот уже едва касаясь экранов, словно балерина, вся в своих мыслях танцует на панели Мифиида.
— Лиля приходила к Вадиму в начале полета. Как раз между тем, когда она была у Олега, и перед тем как она была у Коли…
— Так.
— Расспрашивала его о ядре пустотного реактора.
— Будто бы я понимаю, что это. — говорю я.
— Это место, если совсем просто, где непосредственно кривится пространство-время. Вокруг него, нечто вроде радиации — поле искажения. Все истории об аномалиях, метаморфозах, пропавших людях — все от этого поля. Сам реактор, как бы отщипывает кусочек действительности и проталкивает, несет его через Великий Океан. Так как сама действительность не монолитна… Не важно, в общем… Реактор стабилизирует пузырек действительности, который и скользит по волнам океана.
Юра перевел дух. Мифиида вспорхнула и приземлилась прямо за мной на сферу когитатора. Приняв свой обычный размер. Расправила крылья, а затем укуталась в них. Похожая теперь на сову с девичьим лицом. Пылаев моргнул, прогоняя мысли и продолжил.
— Таких реакторов на корабле пять. Как пять плавников они задают геометрию пространства, и управляя этой геометрией, Спичка скользит. Находится в поле искажения нельзя. Пока реактор работает.
Он придвинулся ко мне, будто бы нас могли услышать.
— Так вот, когда ты говорил про предел, я как раз подумал про аномалию. Ту, которой не должно было быть на маршруте. Помнишь, я тебе говорил?
Я рассеяно кивнул.
— Я тогда списал это на работу машин навигации. Но…
— Она спрашивала у Вадима, как попасть к реактору? — сказал я то, что никак не мог выдать Пылаев.
Он кивнул.
— И Вадик, по простоте душевной, всё ей рассказал. Строго настрого запретив туда подходить.
— Взяв фацелии и стимов, она пошла туда, где точно мы буквально выходим за предел. Чтобы наверняка.
— И там погибла. Отсюда аномалия. Ее приняла автоматика.
— Но она не в отсеке реактора. — говорю я. — Она…
— Она в там, где стоят охладительные установки для плавников. Её могло вышибить туда, телепортировать, протолкнуть также, поле искажения — непредсказуемая сила…
Я слушал его молча, не понимая ни слова. Думая, только о том, зачем она влезла туда.
— Но я не хочу тебе врать, Тём. — сказал Юра, отложив фуражку в сторону. — Можно сослаться на аномалию, потому что автоматика зафиксировала всплеск. Но… — он собрался с мыслями. — Этот идиот, нашел её мертвой возле реактора, и не придумал ничего лучше, чтобы перетащить ее в соседний отсек.
Тяжелую голову я уронив в руки. Все это было так странно и так глупо.
— Что ему будет за это? — спросил я.
— Если выяснится, что он сам ей рассказал, как вручную можно подобраться к реактору. То ничего хорошего. В остальном, что ему будет?
Больше мы не разговаривали. Долго сидели в молчании, каждый размышляя о своем. Рассматривая своих фантомов.
«Какая это чудовищная глупость.» — думал я, разглядывая линии сотен маршрутов на карте звездного неба. На ней тысячи кораблей песчинок неслись гонимые невиданным ветром к тысячам миров. Так много их было. Так много судеб проносилось вокруг нас над бездной космоса.
* * *
На следующей день мы вышли на нулевую. Спичку трясло пуще обычного. Он медленно и неуклюже возвращался в реальность, а та неохотно хотела его принимать.
Пространство-время, сопрягаясь вихрилось, горело в гипнотическом танце вокруг корабля. Вязкая пустота, плотный вакуум, слишком твердый для легковесного корабля пенился разноцветной плазмой, пока наконец, Спичка не смог в него провалиться.
Став вновь инертной массой, каплей мира. Веки корабля открылись утренний свет проник внутрь, наполнив палубы теплом. В панорамных окнах виднелся лазурным светом озаренный облаками разодетый Митридат. Жемчужина в ласковых лучах, восходящего солнца.
Дик и необжит, утопая в лесах, среди которых виднелись круги всего пары городов. Океаны светились призрачным светом. Заходились там внизу трескучими волнами и жемчужной пеной под присмотром сразу двух лун.
Мне уже хотелось скорее оказаться внизу. Припасть к земле, к материнскому теплу планеты. Чарующему лазоревому бескрайнему простору. Оказаться тем, где взгляд не натыкается на переборки, где шумит листва, где слышится пение птиц и ветра свист. Где ласкается солнечный свет и стучит по крыше колючий дождь. Где все живет само по себе и нет больше вокруг тебя тесной металлической гудящей утробы.
Перейдя нулевую мы в скором времени вышли на орбиту, где пристыковались к космопорту. Стоило векам корабля открыться и впустить солнце, как пропали фантомы. Все на корабле с облегчением вздохнули.
Пришли люди из местной полиции и ИСБ. Всем приказали сидеть на месте. С корабля никуда не уходить.
Каждого вызывали на беседу, в одну из кают. И все мы лепетали одно и то же. Мысленно представляя себе как уже ступают на твердую почву Митридата.
От этих расспросов росло только раздражение.
Один Фадин-паук сохранял чинное спокойствие.
Следователь, темноволосый мужчина средних лет с вкрадчивым взглядом и низким голосом. Долго расспрашивал меня обо всём. Лишнего я не говорил,
