за столиком с незнакомцем, кушает ягоды и объясняет ему свою „Монадологию“. Незнакомец соглашается. И вдруг он узнает Христа. „Тогда я Ему: «мне ужасно приятно, что Вы, так сказать, Мировая Монада – Центральная, знаете ли… и высших порядков по отношению к нашему, что, так сказать, понимаете»“. – Поцеловались мы с Ним. Папа предлагает „Отче наш“ заменить: „Источник Чистейшего Совершенства“ – Иль так, например: „О, Абсолют, так сказать…“ А он мне на это: „Да вы бы, Михаил Васильич, – без так сказать. „О, Абсолют!“, а не „Так сказать, о, Абсолют!“ А Он… Он, представьте, исчез!»
Рядом с центральной фигурой отца в повести стоит фигура матери. По сравнению с туманно-музыкальным образом в «Котике Летаеве» изображение ее в «Крещеном китайце» кажется красочно-живописным. В профессорском кругу ее не любят: она – Тинторетто среди фламандских natures mortes. «Мама играет на рояли. Это – яд; это – сладкий яд Возрождения, где любят и губят без правила: в звуках: совсем не моральная жизнь – музыкальная». Она – красавица. «Люблю похудевшее личико с гордою родинкой, с носиком тонким, точеным и с розовой щечкой: и ротик немного обиженный: сложенный, точно цветок; с перловыми ровными зубками; ямочкой, еле заметной, игрив подбородок». Мама часто рассказывает о своем детстве. Тогда называли ее звездочкой… Вспоминает, как жила в Петербурге, около Мойки: персона из царской фамилии к чаю приезжала!.. Потом она вышла замуж… Папа привез ее в парадной карете, во фраке, с букетом цветов, а Максим Ковалевский во фраке с таким же букетом сидел против мамочки». А на обеде в честь Тургенева «маму с Салтановой так посадили, чтобы видел Тургенев красавицу. И Тургенев, надевши пенсне с широчайшею черною лентой – маму разглядывал…».
Тема семейного разлада, только намеченная в «Котике Летаеве», широко развита в «Крещеном китайце». Мальчик понимает, что мама – несчастлива, что она вышла замуж за отца «из уважения» и что она его не любит. Он присутствует, замирая от страха, при тяжелых сценах между родителями. Мама сердится. «Она сидит за ширмой у шкафчика, перетирает флакончики и зудит отца через открытую дверь кабинета: „Некоторые, которые думают, что постигают науку, а в жизни остались болванами, не имея ни сердца, ни чувства, сидят, погружаясь в дурацкие вычисления эти“». Отец, конечно, выходит из себя. «Повернулось лицо с очень злыми раскосыми глазками, с очень взлохмаченной вдруг головой. „Я вас заставлю молчать. Я даю – пять минут…“»
Борьба за сына иногда принимает грубые, безобразные формы. Отец сажает мальчика на колени, рассказывает о России. Но тот знает, что мать запрещает ему это, и сидит «ни живой, ни мертвый». «Я слышу, как мама зашлепала; с заспанным, нехорошеющим, сонно опухшим лицом, позабывши капот, без корсета, без кофты, без туфель, она выбегает в столовую. „Я – мать тебе? Мать тебе?“» Начинается ссора с отцом. Мать шлепает его по щеке и плачет. А ночью приходит в детскую, смотрит на сына и шепчет: «Большелобый!.. В отца!»
Раз она бросилась его бить. Отец вырвал мальчика и увез в семью дяди. Мать присылает за ним бонну: встречает его в дверях, и они плачут вместе. «Мой миленький, маленький, ты уж прости, Христа ради!»
Вокруг фигур отца и матери располагаются в уходящей перспективе второстепенные персонажи: родственники, профессора-коллеги, знакомые и слуги. Зарисованы они немногими резкими штрихами с удивительным мастерством. Вот – бабушка «сидит в кретоновом кресле, гадает на картах и жалуется, что подорожала морква». Тетя Дотя, малоплечая, с маленьким носиком, служит на телеграфе и вздыхает: «Я – жить хочу». Брат отца, дядя Вася (в действительности Владимир Васильевич Бугаев), «безженый, безбабый и, как говорят, не „мозгат“, но крепчающий задним умом». Крестная мать – Малиновская (настоящее имя: Мария Ивановна Лясковская), законодательница профессорского мира: «зеленоносая, зеленолобая: серый одер в черно-серой косыночке!». Ее все боятся и ездят к ней на поклон. В день именин отца в гостиной Бугаевых дефилирует весь факультет. Безошибочно меткими чертами схвачено своеобразие московских ученых мужей. Стиль «профессорской квартиры» эпохи Александра III воспроизведен во всех бытовых подробностях. А за квартирой открываются просветы на Москву, на Арбат и Кисловку: дома, магазины, бульвары, пролетки, тротуары, скверы и над городом – веселое мартовское солнце. А. Белый – историограф и живописец старой Москвы.
Поэма «Первое свидание», написанная в мае 1921 года и напечатанная в том же году в издании «Алконост», посвящена воспоминаниям юности: университетские годы, гостеприимный дом Михаила Сергеевича Соловьева, дружба с его сыном Сережей, концерты Сафонова, первые стихи, первая любовь. Поэма Белого, несомненно, самое очаровательное из всех его поэтических произведений. Не надо, конечно, искать в ней простоты: это качество не свойственно Белому. Он во всем сложен, многосмыслен и изыскан. Но в «Первом свидании» изысканность редко переходит в манерность, стилистические тонкости почти всегда удачны, а легкая «божественная» игра с образами, словами и ритмами поражает своей виртуозностью. В «Предисловии» автор признается, что цель его – создание новой поэтической формы:
Киркою рудокопной гном
Согласных хрусты рушит в томы…
Я – стилистический прием,
Языковые идиомы!
Первая глава начинается взлетающими стихами:
Взойди, звезда воспоминания;
Года, пережитые вновь:
Поэма – первое свиданье,
Поэма – первая любовь.
Крылатое воображение перелетает из тьмы 1921 года к зорям 1900-го.
Год девятьсотый: зори, зори! Вопросы, брошенные в зори.
Он видит себя студентом в зеленом сюртуке, франтом и меланхоликом, изучающим Упанишады и пахнущим духами Аткинсона. Он работает в лаборатории над разложением веществ; живет «в дремучем лесу символов» и слушает лекции по физике профессора Умова. Играя аллитерациями, созвучиями на «р» и редкостными рифмами, поэт шутливо изображает свою юность:
Волною музыки меня
Стихия жизни оплеснула…
…………………………………………
В мои строфические дни
И в символические игры
Багрея, зрели из зари
Дионисические тигры.
Его отец, декан Летаев, выслушав его туманные разглагольствования, качает головой и говорит: «Дай, мой голубчик – ухо вянет. Такую, право, порешь чушь».
Вторая глава посвящена блестящей характеристике семейства Соловьевых. Мы уже приводили великолепные словесные портреты брата Вл. Соловьева – Михаила Сергеевича, его жены – художницы Ольги Михайловны и сына – юного богослова и мистика Сережи. В салоне Соловьевых Белый познакомился с Ключевским, Брюсовым, Мережковским; там же увидел он впервые философа Владимира Соловьева:
Сквозной фантом
Как бы согнувшийся с ходулей,
Войдет, – и вспыхнувшим зрачком
В сердца
