замечает, что утренняя дымка рассеялась и уже вовсю светит солнце.
– Хэтти ушла, – говорит она.
– Ушла? Ты имеешь в виду – насовсем ушла?
– Думаю, да. Она сложила форму и оставила ее на стуле.
– Господи боже, из чего делают нынешних девушек? Из сахарной ваты? При первых же признаках болезни они бегут прочь с корабля. Мне-то что теперь делать?
– Я буду ухаживать за вами, как вы и просили. Я сделаю яблочное пюре.
– Нет. Я была не права, когда предложила тебе этим заниматься. Ты – моя лучшая мастерица. Распоряжаться на Лонг-Акр следует тебе.
– Джулия справится. Я вас не оставлю, Белль. Я не смогу.
– Что ж. Мы придумаем, как быть дальше. Свари бульон. В кладовой всегда есть говядина. Я держу ее под рукой, чтобы кормить моих джентльменов. Мне говорят, что занятия любовью с Белль Чаровилл пробуждают аппетит к красному мясу.
Белль, как и обещала, засыпает, сделав пару глотков бульона. Лили задергивает шторы и, подхватив миску, на цыпочках выходит из комнаты.
Она спускается в кухню и съедает остатки каравая со сливками и пару старых яблок, которые находит в корзине. Остальные яблоки она чистит и вырезает у них сердцевину, потом откалывает кусочек от сахарной головы, чтобы подсластить пюре. После этого она ненадолго засыпает, положив голову на стол, и, проснувшись, понимает по тому, как изменился свет за окном, что полдень уже миновал, а Джулии Бьюкенен все нет, и догадывается, что ее записка так и не добралась до Лонг-Акр. Она представляет, как та девочка-оборванка рвет бумагу на кусочки и подбрасывает их в воздух, а потом бежит прочь, до самой реки, и сидит там, где никогда не прекращается торговля, а потом достает свой драгоценный шиллинг из кармана, и тот лежит у нее на ладошке, и ее охватывает восторженный трепет при мысли о том, что денежку ей дала убийца.
Сеньор
Три дня и три ночи Лили ухаживает за Белль, кормит ее с ложечки яблочным пюре и выходит из дома только для того, чтобы купить говядину для бульона, свежий хлеб, кварту молока, кусочек сыра, мазь от сыпи, которая расползлась по всей талии Белль, и бутылочку лауданума. Она спит на кушетке в комнате Белль и просыпается от разговоров, которые Белль ведет с кем-то во сне. К одному из таких собеседников она обращается «сеньор», и фантазии о нем, видимо, приводят Белль в восторг и возбуждение. В тех снах, где появляется сеньор, она, похоже, танцует. Она говорит ему, что кадриль – это весело, но почему бы, спрашивает она, им не сойтись поближе в вальсе?
– Кто такой сеньор? – как-то утром спрашивает Лили, натирая сыпь мазью и расчесывая волосы Белль.
– О, – говорит Белль, – никто и все сразу. Все мужчины считают себя господами или даже богами, разве нет?
– Не знаю, – отвечает Лили. – Я мужчин не знавала.
– Что ж, – говорит Белль, – возможно, это и к лучшему. На прощание они дарят тебе лишай. Но неужели ты ни в одного юношу не влюблялась?
Лили заканчивает расчесывание, и Белль благодарно откидывается на подушку. Лили рассматривает седые волосы, застрявшие в щетке, и говорит:
– Не в юношу. Был один мужчина, которого я, кажется, полюбила.
– Кажется?
– Как-то раз он меня обнял. Просто прижал к себе. И мне было хорошо. Но я отдалилась от него.
– Почему?
– Потому что я думаю, что он так или иначе станет причиной моей гибели.
– Хочешь сказать, что можешь умереть от любви?
– Пожалуй, да. Либо я признаюсь ему в своем согрешении и буду наказана.
– О каком согрешении ты говоришь?
Лили вдруг понимает, что рассказы о чужих бедах облегчают собственные муки Белль.
– Ну, – говорит она, – я познакомилась с его женой. Она добрый и мягкий человек. И все же… он и я… мы не говорили об этом вслух, но я знаю, что мы могли бы предать ее. Я имею в виду, что мы могли бы стать любовниками.
– О, и всего-то? – удивляется Белль. – И это ты называешь «согрешением»?
– Да. Всего-то. Но для меня это серьезный грех.
Вечером третьего дня заявляется джентльмен. Статный, он облачен в пальто, отороченное мехом, и у него кудрявые волосы. Лили заводит его в бирюзовую гостиную, где висят белые шторы. Он скидывает пальто и говорит ей, что знает дорогу в будуар Белль, и, когда Лили сообщает ему, что у той «сильный жар и она никого не принимает», он бормочет ругательство себе под нос, но потом все же справляется с гневом и проявляет своего рода аристократическую учтивость. Он спрашивает у Лили, должный ли уход получает мисс Чаровилл.
Лили хочет сказать, что нужно отыскать доктора, но, вспомнив, как отчаянно Белль желает сохранить свою болезнь в секрете, говорит лишь, что после ухода Хэтти она осталась одна, и спрашивает, можно ли нанять сиделку.
– Сиделку? Разумеется, – отвечает джентльмен. – Для этого нужны лишь деньги.
Лили вспоминает кучу пятифунтовых банкнот, которые нашла на столе у Белль на Лонг-Акр, и открывает рот, чтобы рассказать об этом, но тут джентльмен говорит:
– Думаю, у Белль Чаровилл найдется лишний шиллинг. Мне спросить у нее, желает ли она, чтобы я подыскал кого-то для нее?
– Я сама спрошу, – говорит Лили. – Как ваше имя, сэр?
– Я свое имя здесь не называю. Белль обращается ко мне «сеньор». Я совершенно без ума от нее, поэтому, пожалуй, зайду к ней сам.
– Нет, – отвечает Лили. – Она этого не желает.
– Что ж, она, может, и не желает, а я желаю. Я чрезвычайно нуждаюсь в ней. Останьтесь здесь, дитя, и я со всем разберусь.
Не успевает Лили возразить, как сеньор поворачивается и быстро шагает к лестнице. Лили бросается за ним, чтобы предупредить Белль, но он преграждает ей путь своим крупным телом и, вынув из кармана пригоршню монет, бросает их к ее ногам.
– Я знаком с Белль уже семь лет, – говорит он. – Я никогда ее не обижал. Поверьте мне, кем бы вы ни были. Мы с ней прекрасно понимаем друг друга.
Лили покоряется его воле. Он слишком велик и напорист, чтобы вступать с ним в борьбу. Она начинает собирать монетки, которые он бросил ей под ноги, и с удивлением обнаруживает среди них золотой соверен[14]. Она сомневается, что он намеренно кинул эту монету, но прячет ее в карман, а потом крадется наверх, подслушать, что творится в комнате Белль.
Несколько минут до нее не доносится ни звука, но через некоторое время она слышит громкие стоны
