Миронов, прикладывая ладонь к щеке, по которой я только что саданула.
Смотрю на него с ужасом.
Просто… просто это был единственный способ прекратить наваждение, которое вчера еще можно было списать на пьяный дурман, а сегодня этому будет сложно найти объяснение. Как и тому, что в моем животе хмельные бабочки беспорядочно носятся, щекоча крыльями и запуская волну мурашек. И если Миронов не в силах предотвратить это бессовестное сумасшествие, то ответственность мне пришлось взять на себя. Я не хочу становиться той, которая за спиной его настоящей девушки крутит подлянку. Я не такая.
Потому что если для него это какое-то непонятное мне развлечение, то для меня это кажется серьезным… Важным, когда ничего подобного ранее я не ощущала. У меня нет интимного опыта и сравнить мне, собственно, не с кем, но, когда от поцелуев немеют конечности и отказывается работать голова — это ведь о чем-то да говорит?
В лето между десятым и одиннадцатым классом я познакомилась с москвичом, который приехал на каникулы к бабушке в нашу деревню. Он стал единственным парнем, которым я увлеклась, потому что местные парни были полным отстоем. Мне казалось, что я была в него влюблена. Сейчас же я думаю, что была влюблена в тот факт, что он из Москвы и у него были найковские кроссовки. В любом случае целоваться мне с ним нравилось, но даже тогда я не рассматривала мысль, чтобы вручить ему девственность, не говоря о местных идиотах, с которыми лишаться девственности равносильно тому, чтобы использовать свою зубную щетку для чистки унитаза, а потом почистить ею себе зубы. Поэтому я по сей день её храню и не разбрасываюсь налево и направо, потому как в современной Москве — это ценное и редкое вложение в себя и приятный бонус для мужчины.
— А как же ваша девушка, Илья Иванович? Вы о ней подумали? — тяжело дыша, рявкаю. — Как вам не стыдно?
— Что? О чем ты? Какая девушка? — подается вперёд Миронов, пытаясь ухватить меня за предплечье.
Одергиваю руку и отступаю назад.
Его рассеянный и непонимающий взгляд выглядит правдоподобным, но их интимный танец в баре выглядел не менее искренним.
— Ваша. О которой вы почему-то забыли и заставили притворяться меня.
— Решетникова, ты не выспалась, что ли? О чем ты говоришь? — вновь делает шаг навстречу.
— Я говорю о том, что совестно лезть целоваться к одной, когда вас ждет другая, — задрав подбородок, довольная собой вылетаю в прихожую. К счастью, нахожу здесь свою сумочку.
— Подожди, — Миронов успевает схватить меня за локоть и развернуть к себе. — Я ничего не понимаю. Какая другая меня ждет? Ян, я …
— Оставьте меня в покое, Илья Иванович. И перестаньте уже врать, — выдергиваю локоть и хватаю ботинок.
— Это я вру? — надо мной взрывается голос моего преподавателя, который доселе я ни разу не слышала. Хотя нет, слышала. В машине, когда он ругался с мажором на светофоре. —Да ты на себя посмотри. В какой комнате общаги ты живешь? М? Номер! — требовательно рычит Миронов.
Замираю.
Мои руки дрожат, и мне не удается застегнуть ими молнию ботинок.
Не поднимаю голову, потому что он ждет. И он знает… Знает правду о том, что в общежитии я не жила никогда.
— Вас это не касается, — выпрямляюсь и твердо смотрю ему в глаза, в которых бушует ураган совместно с цунами. В них хаос, беспорядок и шторм.
— А если я скажу, что о Решетниковой никогда никто не слышал в общежитии, а в тот вечер на парковке ты оказалась не случайно, — меня это тоже не касается? — грубо бросает. — Отвечай, Решетникова! Что ты затеяла? Решила специально меня соблазнить, расположить к себе, чтобы легче учеба давалась? Узнала каким-то образом, где я время провожу, выследила, обморок подстроила, подружку несуществующую выдумала, домой ко мне навязалась, м? Отлично инсценированный план, правда Решетникова? — точно яд парализуют его слова.
Что? Что за ересь он несет?
Его аист по дороге в роддом неоднократно ронял?
Как он ловко вывернул с больной головы на здоровую.
Ну и сволочь же вы, Илья Иванович!
— Да, Илья Иванович, я не никогда не жила в общежитии. И в тот вечер я за вами не следила. Я работала в том баре, представляете? Официанткой. Не у всех есть возможность жить в таких хоромах, — обвожу рукой просторный холл. — И я понятия не имела, что в тот день вы там отдыхали. Так уж вышло, хотите верьте, а хотите нет, но через парковку я обычно ходила в сторону метро. Домой. А не караулила вас около вашей тачки. И обморок у меня был настоящий. А адрес я свой не назвала потому, что стыдно было. Там, где я живу, Илья Иванович, на таких машинах не ездят, — хватаю сумку с банкетки.
— Официанткой? — заторможенно переспрашивает Миронов.
— Да. Это когда обслуживают таких, как вы, Илья Иванович. Жаль, что из всего сказанного, вы услышали только это слово. Всего доброго, — хватаюсь за дверную ручку и выскакиваю за дверь.
— Яна, подожди, — слышу позади. — Черт, машина…
Вспомнив, что машина осталась у подъезда Аглаи Рудольфовны, успеваю заскочить в лифт…
* * *
—Я тебе вчера весь вечер звонил, а у тебя недоступно было. Проблемы с телефоном? Ян?
Поворачиваюсь на шепот и непонимающе смотрю на Мавдейкина.
В смылся проблемы с телефоном?
Натянув низко на лоб бейсболку, отупело рассматриваю парня, который вспотел.
В аудитории душно.
Окна открыты настежь, но даже это не спасает от избытка запахов пота, кофе, мела и Мироновского парфюма.
— Все нормально. Вроде… — задумываюсь.
А потом вспоминаю, что после того, как я вылетела впопыхах из квартиры доцента, выключила телефон нафиг и про который, очевидно, забыла. — Блин, точно! Спасибо, что сказал. Я вчера его выключила и забыла включить, — лезу в рюкзак за трубкой.
Авдей как-то странно на меня смотрит, но зацикливаться на его переменах настроения у меня нет желания, когда со вчерашнего дня я не нахожу себе места.
После разговора с Мироновым я не нахожу себе устойчивого места, в котором я могла бы расслабиться.
Мельком бросаю на него взгляд: вещает у кафедры, как всегда вылизанный до кончиков ногтей. Невозмутимый, отчужденный, красивый…
Не хотела идти на его пары.
Боролась с собой ожесточённо.
Но давать ему повод
