она всё забудет, извиниться и спихнуть ответственность на клюквенную наливку? Отвезти ее домой, дать денег… что мне нужно сделать?
Как смотреть ей в глаза и что говорить?
Обтёршись полотенцем, надеваю чистые домашние вещи и взъерошиваю мокрые волосы, которые не собираюсь сушить.
В комнату бьется солнечный свет, озаряя ее критически мощно. Этот свет болезненно давит на глаза.
Яна сменила позу, перевернувшись на бок, и теперь ее оттопыренная попка, обтянутая капроном, смотрит прямо на меня.
То, что удалось опустить в душе, поднимается вновь, и это непрофессионально, Миронов.
Не профессионально думать о том, что сейчас мне до поросячьего визга хочется пристроиться сзади, обнять теплое утреннее тело, уткнуться в светлую макушку и уснуть до самого вечера.
Подхожу и осторожно провожу по бедру девушки кончиками пальцев.
Плохо.
Отвратительный на ощупь капрон неприятен.
Моя кожа помнит её кожу. И эти ощущения правильные и естественные. Всё остальное суррогат.
Поправляю задравшееся платье и накрываю девушку одеялом, попутно собрав с пола разбросанные подушки.
Выхожу из комнаты, аккуратно прикрывая за собой дверь.
Яна
— Ммм… — тяну одну руку наверх, другую вниз, приятно потягиваясь.
Чувствую, как моего лица касается солнце. Сквозь сомкнутые веки оно слепит.
Открываю глаза и смотрю в потолок. Кручу головой влево, вправо, пытаясь понять, почему я вижу в нем перевернутую себя. Не помню, чтобы в моей комнате были зеркальные потолки.
Стоп.
Резко взлетаю.
Смотрю по сторонам.
О, Господи!
ГОСПОДИ!
Подхватываю концы одеяла и смотрю под него.
Прикрываю облегчённо глаза: одежда на мне.
Господи!
Откидываюсь на ровную поверхность кровати, закрывая лицо руками.
Как же так? Ну как так-то?
Бью себя по лбу, но морщусь, потому что мои мозги звенят, резонируя резкой болью.
Я вновь дома у Миронова… и вновь выспалась.
Но… как же стыдно!
Мама дорогая… я в постели доцента Ильи Ивановича и…
А где ночевал он?
Оглядываюсь.
Признаков мужского присутствия нет, и я мысленно благодарю его за то, что в очередной раз обеспечил моему телу сон и мягкую постель.
Но стыд… он заставляет окончательно проснуться и принять неизбежность того, что студентка Решетникова наклюкалась и отключилась в присутствии своего преподавателя.
Как я буду смотреть ему в глаза? Что он обо мне подумает?
Что я злоупотребляю?
Это позор…
Растерянно вожу по царской комнате глазами и вычленяю дверь. Обычно в таких богатых дизайнерских квартирах ванные комнаты находятся прямо в спальне, и я, не раздумывая, несусь туда.
На удивление после клюквенного пойла я чувствую себя сносно, и кроме сухости во рту и жажды, я ощущаю лишь стыд. Дикий позорный стыд.
А когда в зеркале ванной я вижу засосы на шее, я ощущаю страх.
Господи!
Воспоминания, как ледяной тропический душ, обрушиваются без предупреждения.
Смотрю на себя и скулю.
Нет! Боже!
Задираю платье и нахожу на животе еще несколько алых засосов.
Перед глазами фотопленкой проносятся слайды моего эпикфейла, когда я лезла на доцента и принуждала со мной целоваться.
Да братская щука, я сама целовала преподавателя и трогала его … там трогала…
Кошмар.
Кручу головой по сторонам, решая, на чем и где можно повеситься. Но современные дизайны продуманы так, что при всем минимализме не найдешь сраной веревки для сушки белья.
Я не выйду из комнаты.
Нет! Просто не смогу! Я сгорю от стыда заживо.
Ополоснув лицо и пригладив волосы, ворую у Миронова зубную пасту и пальцем вожу туда-сюда, а потом набираю воды прямо из-под крана и делаю несколько глотков.
Обделаться от какой-нибудь дизентерии не так страшно, как смотреть в глаза доценту, а сухость во рту мне крайне необходимо унять, иначе я не смогу выдавить из себя ни одного извинительного слова.
У меня вид хуже, чем когда я лежала в детстве в инфекционке.
Красное опухшее лицо сообщает о том, что клюквенной наливки было слишком много. Слишком много для меня, для которой фужер шампанского на праздник — лошадиная доза.
В комнате пахнет кофе.
Этот запах подсказывает, что Миронов не спит, а значит мне нужно выползти, притвориться беспамятной тарашкой и надеяться, что с памятью у Миронова тоже не айс.
Одернув платье, приоткрываю настороженно дверь, попутно зажмуриваясь.
Я ожидаю скрипящих звуков двери, как у меня дома, но забываю, что дизайнерский ремонт доцента не подразумевает такие житейские тонкости нищенства.
Стараюсь бесшумно ступать по полу и иду словно по минам.
Из гостиной, которая, как я помню, объединена с кухонной зоной, доносятся рычащие звуки.
Выглядываю из-за косяка и вижу спину доцента. Он стоит у кофемашины, напоминающей нечто среднее между космическим кораблем и слоном.
Миронов руками упирается в столешницу и, наклонив вперёд голову, изучает безумное количество кнопок, которые словно видит впервые.
Футболка на спине натянулась, а задница моего преподавателя издевательски подмигивает, подкидывая в памяти картинки, как я ее трогала.
Мироновскую шикарную задницу… Боже…
— Привет.
Что?
Испуганно вскидываю глаза, встречаясь с насмешливыми Миронова.
Теперь мне стыдно в кубе. Пока я облизывала глазами его задницу, он успел меня в этом спалить.
— Доброе утро, — несмело мямлю, не решаясь войти.
Так и топчусь в широком проходе.
— Скорее день, — выгибает бровь. О нет! Почему он такой красивый и свежий? Почему он выглядит как после спа, а я как лягушка в тарелке французов? — Время близится к полудню.
«Как?» — открывается мой рот.
Вот это наглость беспросветная!
— Илья Иванович, извините, я… — мои глаза округляются, когда замечаю, как Миронов отталкивается от столешницы и уверенно делает шаг в мою сторону. — Я… я не знаю, как так вышло. Я не пьющая, а эта клюквенная… — почему он так улыбается? — Мне стыдно и … — Боже, он настолько близко, что на его шее я вижу точно такие же яркие засосы, как на своей. — Мне правда искренне стыдно, что… — Миронов обхватывает мой подбородок и запрокидывает голову. Он хочет меня придушить? Паника нарастает как мозоль в неудобных туфлях. И я не понимаю, почему его глаза безумно блуждают по моему лицу.
И как только мой рот приоткрывается в немом вопросе и очередном потоке бреда, его затыкают горячие губы Миронова.
Не успеваю пискнуть и сделать вдох.
Настойчивый жар его рта парализует.
Какого черта?
Какого черта я зарываюсь ему в волосы пальцами и притягиваю его ближе?
— Ммм…
Боже, это я?
Это я так бесстыдно стону?
— Янка… ммм…
Глава 31. Янка страшна в гневе
— Какого черта? — отшатывается
