гости!
— Да кто тебе это сказал?
— Кто! Петр Великий сам и сказал. Не поспоришь!
— Погоди, земляк, я к нему схожу, попрошу, нельзя ль тебя лучше в старый полк отправить.
— Эх, брат любезный, постарайся! Попомни и мою добродетель.
Петр Великий тем же часом заходит в караулку и приказывает этого солдата взять и опять привесть к нему во дворец.
Приводят его на крыльцо. Петр Великий является в царской одеже, берет его за руку и ведет прямо в залу, где трон стоит с балдахином.
Сажает его на стул. А сам — за перегородочку, опять надел прежнюю одежу — охотницкую — и выходит:
— Ну, здравствуй, земляк.
У того и язык не ворочается. Сидит сам не свой — испугался больно. Тихохонько говорит:
— Здравствуй, Петруша!
А Петр и засмеялся.
— Не робей, — говорит, — земляк! Останется без последствий. Что тебе царь сказал?
— Ничего не сказал.
— Ну, так я его сюды позову. Мы его переспросим.
Ушел в другие двери и опять ворочается в царской одеже.
— Здравствуй, земляк!
— Здравия желаю, ваше царское величество.
— Ну что — узна́ешь Петрушу?
— Да кабы пришел, дак узнал бы.
— А что, он на меня не смахивает ли?
— Есть немножко.
Петр Великий его по плечу похлопал, поцеловал и говорит:
— Ну, спасибо тебе, землячок, что от смерти спас.
Сел он и написал своеручное письмо: «Отправляется, мол, такой-то солдат на казенный счет в такой-то полк заступить на место полковника. А того полковника на его место — рядовым!»
Ну, царская воля — закон. Так и сделали.
Тяжелая рука
Нынче, который человек ученый, — так он очки носит. Заправит оглобли за уши, да и глядит в четыре глаза. Кто его знает, может, так оно и видней. А только по-нашему, в какие ты стеклышки ни гляди, а коли нет у тебя в очах своего свету, так и будешь ты во тьме ходить, покуда в яму не повалят.
Проще сказать: не тот зорок, кто глазами глазеет, а тот зорок, кто умом смекает.
У нас, ежели к слову, — притчу такую рассказывают. Хотите верьте, хотите — нет. Мы-то за правду брали, вам и за байку отдадим.
Здесь, в наших краях, фамилия одна жила. Семья не так большая — старик, старуха да три сына. Все в годах, — уж меньшого оженили.
Прозвание им было — Овчинниковы. Да тут не в прозвании дело. Главное — что жили очень хорошо. Эдакое хозяйство было — ну, поискать! Скота всякого — коровы, овцы, свиньи!.. Лошадей хороших держали… Старшо́й у них в извоз ходил и большую деньгу зашибал. А середний да меньшо́й дома. Да уж и то сказать — дом! Не всякому и во сне приснится. Что ни строенье, — то загляденье, что ни хлевок, — то теремок! Всяка приче́лина — с резьбой, всяко оконце — с наличником! На эти дела у них меньшо́й мастак был. Топор в руки возьмет — дерево запоет. А уж с долотом да с коловоротом — чисто кружев наплетет. И в городу эдаких мастеров не бывает, а не то что…
Ну, и невестки попались им все хорошие — порядливые бабы, степенные, работящие…
Большуху-то за богатство брали, середнюю — за ум, а третью так — без расчету.
Больно уж полюбилась девка парню, ну и взяли сироту за красоту. Сами и шубу-то ей справили, и сапожки…
Вот и живут, стало быть. Кажный при своем деле. Старшо́й, значит, товары возит. Меньшо́й то да се мастерит. Середний батьке помочь дает. А уж батька всем хозяйством заправляет. Без евонного слова, можно сказать, и куры не несутся.
Худа не молвим, а врать не станем, — сурьезный был старик, на́больший-то хозяин. Весь дом у него по струне ходил. Уж на что старшо́й ихний, — небось не малолеток, в почтенных годах, да и где ни побывал, чего ни повидал, — в дальноконечные области хаживал, а при отце и слова сказать не смеет, и глазом не моргнет, как все равно подпасок какой.
Середний — тот похитрей. Он отцу не перечит, а из-под руки на свой лад делает. Да и женка евонная со своим царьком в голове, так и так повернет, а свою пользу наблюдает…
Ну, вот, значит, и живут… Все бы, кажись, хорошо, а невесело в дому. И огонь в печи не ярко горит, и песня не поется, и гостю у них не сидится. А с чего бы? Дом, кажись, полная чаша, и угостят — не пожалеют, и слово тебе приветное скажут, и на почетное место посадят — ан нет, не гостится… У других день проживешь — за час покажется. У этих час погостишь — за день наскучаешься.
Вот раз, вечерком, — уж хозяева за столом сидели, — постучались к им. Старуха ажно испугалась:
— Ктой-то? К нам ведь не ходят.
Старик меньшо́му мигнул.
Тот вышел, отпер. Заходит к им старенький старичок — просится ночевать.
— Что ж, — говорит хозяин, — ночуй. Места хватит.
Посадили его за стол, накормили. Поел старичок, попил, богу помолился, хозяевам поклонился, да и спрашивает:
— А что это скучно у вас? Ай беда какая приключилась?
— Полно ты! — старуха говорит. — Какая беда? Упаси бог, накличешь!
А старичок только головой трясет.
— Не опасайся, — говорит, — хозяюшка! Я человек веселый. Рука у меня легкая, глаз светлый. Чего нет, того не накличу, а что есть, — то вижу. Уж не прогневайтесь!
Нахмурился хозяин.
— Чего видишь-то? — спрашивает. — Глазеть — на ярманку ступай. А у нас назирать нечего. Сами мы не расписные, а стены у нас не золотые. Живем как люди, да и все тут.
— Ишь ты! — старичок говорит. — Как люди! Слыхали мы такие слова. Да ведь люди-то по-всякому живут — по-хорошему, и по-худому… А глаза человеку на то и дадены, чтобы смотреть да примечать. Вот погляди-тка по сторонам. Может, и сам что углядишь, коли не вовсе слеп.
Удивился хозяин.
— Ты что, — говорит, — блажной, али как? Да я на сем месте век прожил. Кажный сучок в стене знаю — скрозь веки вижу.
— Сучок-то, может, и видишь, да бревна не примечаешь…
Встал хозяин с места.
— Ну,
