их никто не тронул бы! Все равно русские вернутся. Неправда, что они ушли. Не может быть… А пока Йожи мог бы отсидеться дома! Старый человек… И где мне искать дочь? Сейчас же пойду искать Эржи! Вот только отдохну чуточку и пойду. Куда? Не знаю, хоть на край света. И как та уличная шлюха плевала на бедняжку, которого повесили! Ужас!..
Тетушка вспомнила, как озверелая толпа чуть не набросилась на нее, когда она сказала: «Не бейте его!»
Хорошо, какой-то молодой человек заступился. Но как бы теперь его не повесили! Жаль, нет Лаци. Он бы показал этим палачам! Где он теперь? И за него еще переживай!
— Пойду, — продолжала говорить сама с собой тетушка Брукнер. — Говорят, бои заканчиваются и всех коммунистов, которые сопротивлялись мятежникам, будут казнить, как тех, на площади Республики. И Йожи об этом не знает. Надо предупредить его. Если помирать, то вместе. Но русские еще вернутся, нужно просто спрятаться куда-нибудь, переждать… Куда бы спрятать Йожи? Отведу-ка его к младшей сестре в Обуду. Да, туда… А вдруг Йожи откажется ехать? Нет, он не имеет права отказываться! Сначала пойду на завод, — решила тетушка Брукнер. — Потом вместе разыщем Эржи. Но где? Если бы знать, где она теперь.
Встав на больные ноги, тетушка почувствовала, что усталость не прошла. Выпила стакан воды.
«Чего-нибудь поесть надо бы снести Йожи, — размышляла она. — Хлеба, что ли, обжарить в масле с чесночком?»
Тетушка поднялась, и хотя ноги подкашивались от усталости, тревога за семью, стремление во что бы то ни стало разыскать мужа и дочь придали ей сил.
В эту минуту с черного хода постучали.
— Кто бы это мог быть? — вслух спросила она себя. Взглянув через занавеску, она увидела, что у двери стоит Пекари. — Ему-то что нужно от меня?
Брукнер отворила дверь, и на кухню, опираясь на палку, вошел худой, морщинистый старичок. На нем был старый плащ и потертая черная шляпа. Гость покосился по сторонам своими птичьими глазками.
«Ты-то чего испугался? — подумала про себя Юлиш Брукнер. — Неужто даже таким бояться приходится?»
— Доброе утро, госпожа Брукнер! — поздоровался Пекари. — Разрешите мне присесть на минутку. Очень плохо чувствую себя…
— Пожалуйста, — пригласила тетушка Юлиш.
Гость присел на табуретку возле кухонного стола, снял шляпу, отчего его лысая головка стала еще меньше.
— Скажите, госпожа Брукнер, ваш муж дома?
— Нет, не знаю даже, где он, — соврала хозяйка.
— А когда обещал вернуться?
— Не знаю. Вы по какому делу-то?
Пекари колебался: сказать соседке о своих сомнениях или смолчать? Все так неопределенно, просто страшно становится. Рассказывают столько всякой всячины, что нетрудно и голову потерять… А сегодня с утра стрельба, девчонки, вооруженные винтовками… Выглянув утром в окно, старый Пекари обомлел: во дворе соседнего дома стояло человек шесть девочек с оружием в руках. Самой старшей из них было не больше шестнадцати. Они обошли все квартиры дома и в одной из них забрали какого-то бывшего торгаша. Крику наделали на весь дом…
— Знаете, дорогая госпожа Брукнер, на днях я беседовал с вашим супругом. Он обещал дать мне свидетельство о моем поведении, — пролепетал, наконец, Пекари.
— Свидетельство? — удивилась женщина и, сокрушенно покачав головой, подумала: «Зачем понадобилось Пекари какое-то свидетельство? И чего только не выдумает Йожи!»
— Да, знаете, такую справочку…
— А зачем она вам, господин Пекари?
— Нужно, сударыня. Я очень боюсь, очень. И не стесняюсь признаться в этом… Человек я старый, измученный…
— Но зачем же вам справка? — перебила его тетушка Юлиш.
— А как же? Придут вот такие юнцы. Они же ни на что не смотрят. Им все в забаву… Видели, как утром забрали из соседнего дома человека?
— Нет, я уходила из дому. Кого же это?
— Бывшего торговца. У него жена еще такая черненькая.
— А почему его забрали? — поинтересовалась тетушка Брукнер.
— Не знаю, кричали что-то про авошей.
— Разве же он в госбезопасности служил?
— Ну что вы! Мы вместе с ним каждое воскресенье в церковь ходили. Кто-то оговорил его, из мести…
— Ну, вас-то, господин Пекари, никто и пальцем не тронет. Коммунистов ищут…
— Могут и меня тронуть. Я ведь одно время заседателем в народном суде был, — шепотом пояснил старичок. — Не хотел я, да Бланка моя покоя не давала…
Тетушке Юлиш стало жалко маленького дрожащего старичка и она поспешила успокоить беднягу:
— Не бойтесь, господин Пекари! Они ведь только за коммунистами охотятся. А вы никогда им не были. Это же всему дому известно…
— Но ваш супруг говорил…
— Пошутил он. Успокойтесь, господин Пекари, ничего с вами не сделают. Господ нынче никто не трогает.
— Вы думаете? — с надеждой в голосе переспросил старик.
— Даже наверное знаю. Нам самим, пожалуй, скорее вашего понадобится справка. Мужу моему, потому что он коммунист. А вас чего же им трогать… Хватит с вас и высылки!
— Правда? — подхватил Пекари. — Я так настрадался при прошлом режиме. В ссылке нелегко пришлось. Меня, пожалуй, потому и выслали, что прослышали о моей борьбе против коммунистов!
— Вот как! Значит, и вы тоже боролись, господин Пекари?
Старик горделиво выпрямился. Сомнений и страха как не бывало.
— Еще бы, госпожа Брукнер! Конечно, боролся, вел организационную работу. Ведь я же был членом Независимого блока христианских борцов[23]… Мы даже в ссылке поддерживали связь друг с другом!
— И после этого вы боитесь? Теперь вы, господин Пекари, будете большим человеком!
— Да, да, я боролся! А бояться я ничего не боюсь, только бы из зависти на меня кто не донес. Знаете, у каждого есть враги…
Пекари задумался, а тетушка Брукнер зажгла газ и, бросив кусок сала на сковородку, принялась резать хлеб.
— Большой человек, — улыбнувшись, задумчиво повторил старик, устремив взор куда-то вдаль. — Когда-то я был большим человеком…
В кухне приятно запахло жареными гренками.
— Я вам не мешаю, госпожа Брукнер?
— Нет, что вы, что вы, — уверяла хозяйка.
— А теперь я ничего больше не хочу, от жизни, кроме приличной пенсии, возвращения моей прежней квартиры да возмещения за проданные вещи. Потому что, видите ли, если бы у меня не отняли дома, мне бы не пришлось продавать так много вещей… Разве я так жил бы?
— Какую же пенсию вы получаете, господин Пекари? — спросила тетушка Юлиш.
— Очень, очень маленькую. Едва концы с концами сводим. Семьсот форинтов в месяц. А мне полагается по крайней мере три тысячи. Надеюсь, при новом режиме наведут порядок. Ведь в тридцать восьмом у меня было тысяча пятьсот пенге[24]. Если их перевести на нынешние деньги, то и трех тысяч будет мало…
«Режим? — повторила про себя
