я не имею права кричать! Анико, приди, помоги мне! Кто-то колет меня, чем-то протыкают. Кто или что я? Не все ли равно! О, не делайте этого! Анико, скажи им! Анико? Но ведь ее нет в живых! Только маленькая Анико. Она не хочет ложиться спать. Ну спи, спи, моя крошечка! Спеть тебе песенку, которую я сам для тебя сочинил? Спи, родной птенчик, я с тобой, мой бубенчик! Но почему я плачу? Я никогда не плакал, даже на похоронах любимой Анико! Слезы у меня катились куда-то внутрь. А теперь они вышли наружу. Значит, я действительно плачу? Почему только одним глазом? Где же другой глаз? Другой глаз! Разве он не плачет? Что с ним? Мой глаз!..»
Хидвеги потерял сознание.
Когда он очнулся, вокруг стояла мертвая тишина. У него ничего не болело. Боль осталась где-то позади. Миновав высшую границу боли, организм перестает воспринимать ее. Хидвеги был превращен в неузнаваемо изуродованный кусок мяса и костей. Но он не знал этого. Он знал одно: скоро конец… «Сколько осталось жить? Не все ли равно?.. Самое страшное уже позади. Смерть — это не самое трудное. Труден только путь к ней, и я уже прошел этот путь, прошел с честью. Я боялся только самого пути… Теперь мне не больно. Палачи могут делать со мной, что угодно. Может быть, не больно потому, что повреждены нервные центры?» Хидвеги попробовал пошевелить рукой. Это не удалось ему. «Словно у меня больше нет рук. Ну и пусть, зачем они мне? Руки нужны сражающимся, а я уже не боец. Я провел свой последний бой с успехом, — думал он. — Хотя я очень боялся. Но кто не страшится неведомого?!»
Мысли беспорядочно вспыхивали и гасли у него в мозгу. Он чувствовал приближение смерти, но не боялся ее. «Вот только бы собраться с мыслями. Правда, всего я не успею передумать, — говорил он себе. — Нужно только вспомнить о самом важном! Что сейчас важнее всего? А впрочем, какая разница, о чем думать? Но все-таки в последние минуты лучше думать о самом приятном. Буду думать о дочке, мне она дороже всего… Вырастет сиротой. Я тоже был сиротой, после того как большая Анико оставила меня одного. Как печальна участь сирот! Но тебе, доченька, не грозит печальная судьба… О тебе будут заботиться. Все, все. И Комор, и Фекете, и другие товарищи. Ты будешь счастлива. Тебе не придется столько страдать, сколько довелось мне, твоему отцу. Но теперь уже все хорошо. Жизнь идет вперед, и все меньше страданий остается на долю людей. И мне уже больше не больно. Я чувствую себя превосходно. Легко, будто у меня нет тела. Кажется, подтолкни меня, и я взлечу… Только очень мало воздуха. Нужно больше воздуха… Или я просто устал, потому и дышать тяжело». Он ощутил в груди пронзительную колющую боль, словно кто-то ударил его в самое сердце. Страшная сила скрутила его тело, и оно забилось в конвульсиях. Но вот удушье прошло, по телу разлилась приятная усталость. Хидвеги дышал тяжело, с перебоями. Из горла хлынула теплая соленая жидкость. Он хотел проглотить ее, но не смог и только сжал губы.
«Конец! — думал он. — Конец… А хорошо бы еще пожить! Но теперь поздно. Ничего, что я умираю. Важно, что я умираю честным человеком. Есть же люди, которые умирают для счастья других. Вот и я тоже…»
Вдруг Хидвеги горько улыбнулся. Что могло показаться смешным человеку в его положении? Вероятного, что свой же брат, рабочий, помогает таким, как Фараго, убивать его и других. «Я понимаю, когда этим занимается Фараго, но почему рабочий?.. А ведь если оглянуться на пройденный путь, на двенадцать послевоенных лет, то я еще и не жил как следует. Разве это была жизнь?! Домой приходил поздно ночью. Другие беззаботно веселились, а я оберегал их покой. Но ничего, так уж получилось. Все-таки я не зря прожил. Новый мир уже построен. Путь к нему полит нашими слезами, потом и кровью. Пришлось перенести столько мук, спотыкаться, совершать ошибки, и все-таки мы шли вперед. Зато тебе, дочь моя, будет хорошо жить», — беззвучно шептал он.
Фараго пришел в ярость, увидев на полу до неузнаваемости изуродованное тело Хидвеги. Из рассеченного черепа майора струйкой сочилась густая кровь. Этот идиот Шувегеш выбил майору левый глаз, а затем забил его до смерти, стоило только Фараго сказать, что именно этот авош застрелил Моргуна. «И зачем я вышел из комнаты как раз в это время… — подумал Фараго. — Однако майор еще жив…»
— Скотина! — заорал Фараго на Шувегеша. — Что ты натворил? Как к тебе приказал? А?
— Я ему кишки вымотаю! — и бандит пнул изуродованное тело. — Собака, моего лучшего друга, Моргуна, убил!
— Оставь его! — рявкнул Фараго, и Шувегеш отошел в сторону.
«Что же делать? — думал Фараго, шагая по комнате. — На этом свете Хидвеги уже не жилец. Так что нет смысла что-нибудь обещать ему… Значит, надо только понадежнее спрятать его. Но куда? Чтобы никто не нашел? Живым оставлять нельзя…»
— Шувегеш! — сказал он своему подручному. — Этого человека именем революции мы присуждаем к смертной казни. Приговор ты приведешь в исполнение, а труп уберешь, чтобы и следа не осталось. Лучше всего, если ты сожжешь в котельной… Вот там, в конце коридора. Понял? Я помогу тебе, как только ты покончишь с ним.
Шувегеш недовольно поморщился. Ему не очень понравилось поручение Фараго.
— Что я вам, палач, что ли?.. — буркнул он. Заметив колебания подручного, Фараго поспешил подогреть его ненависть:
— Видел бы ты, как он разделался с Моргуном… Надо отомстить за его смерть. Бедняжка Моргун, он так хотел жить! А из-за этого пса он не дожил до дня нашей полной свободы…
— Моргун, друг, ты погиб от руки этого гада!
Шувегеш больше не колебался. Взяв автомат, он склонился над лежавшим без сознания майором…
Он хотел дать один выстрел, но раздалась короткая очередь.
Тетушка Брукнер чуть живая добралась до дому. Положив хлеб, она тяжело опустилась на стул. Лицо ее было мокрым от пота. Много насмотрелась она на своем веку, но такого видеть не приходилось. Человека повесить за ноги и поджечь… А толпа! Звериный хохот, ликующий женский смех…
Тетушка Брукнер вытерла со лба пот. Как бы ни провинился человек, но так мучить его все равно нельзя… Какой ужас!
Сдерживая рыдания, женщина запричитала:
— Йожеф, где ты? Господи! И эта девчонка тоже бродит неизвестно где! До чего дожили! Вместо того, чтоб сидеть в лихой час дома, еще ходят куда-то… Здесь
