другого. Не знаю насчет буквальной справедливости этого утверждения, но я повидал на своем веку много примеров мародерского разграбления «чистых общественных благ», притом — насколько я мог судить — неизменно вполне законного.
У нас в тюрьме одно время содержался арестант из Анголы, обвиненный в акте насилия; степень его помешательства явно не позволяла ему официально заявить о собственной виновности или невиновности. По неформальной классификации, принятой среди тюремных служащих, он принадлежал к разряду «очень говорливых» (very verbal), несколько отличающемуся от разрядов «болтливых» (mouthy, moufy) или «дерзких» (lippy). Два последних подразумевали сознательную наглость, и потому считалось, что поведение таких арестантов непростительно; первый подразумевал безумие, и потому считалось, что поведение таких арестантов простительно. Вообще, сотрудники нашей тюрьмы были знатоками этих различий.
Я позвонил адвокату этого заключенного, чтобы сообщить, что его подзащитный сумасшедший и поэтому не в состоянии заявить о своей виновности или невиновности или даже не в состоянии предстать перед судом. Адвокат спросил: не мог бы я написать для него официальный отчет, где бы это указывалось, и сколько я за это взял бы? Я ответил, что сделаю это бесплатно (так как уже неплохо знал его подзащитного и этот отчет не требовал от меня почти никаких усилий).
Адвокат ответил, что мне ни в коем случае не следует так поступать. По его словам, это создало бы очень скверный прецедент и снизило бы расценки на защиту клиента, что было бы настоящей катастрофой, а кроме того, противоречило бы правовым принципам. Тогда я назвал скромную сумму, которая мне все-таки показалась достаточно щедрой (очень хороший ресторанный ужин на двоих — в обмен на пять минут работы). Он согласился.
Вскоре тот же адвокат позвонил мне и попросил воздержаться от написания отчета. Он пояснил, что за это время нашел другого специалиста, который согласился это сделать, — за гонорар, который почти в девять раз превышал запрошенный мной. Правда, этому специалисту пришлось бы час ехать до тюрьмы, но прийти к выводу о том, что этот арестант не в состоянии заявить о своей виновности или невиновности и не может появиться в суде, можно было не более чем за пять минут. Он запросил непомерный гонорар: двум квалифицированным рабочим потребовалось бы трудиться не меньше двух недель, чтобы на налоги с их дохода можно было выплатить эту сумму. Я предположил: адвокату хочется, чтобы на фоне этого раздутого счета за услуги психиатра его собственный счет выглядел более разумным.
У меня был обычай добровольно вызываться дежурить в рождественские дни. Я делал вид, что с моей стороны это жертва, проявление мучительной верности долгу, однако на самом-то деле для меня это был отличный предлог не участвовать в вынужденном рождественском веселье, которое меня так угнетает. Ад для меня — это не другие сами по себе[41], а другие, «хорошо проводящие время» (как они это называют). Во всяком случае в Англии веселье имеет истерический характер, как будто невозможно развлекаться без шумной демонстрации того, что ты развлекаешься, а тот, кто больше всего шумит, радуется сильнее всех. Когда-то англичане были народом грустных удовольствий; теперь же это народ, предпочитающий радоваться громко. Этим людям куда лучше было бы страдать от своих удовольствий в тишине.
Мне нравилось Рождество в тюрьме. В ее сердце — «паноптикуме», круглом тюремном здании с будкой для смотрителя в центре — высилась огромная елка; с величественных чугунных конструкций свисали немногочисленные печальные украшения. Конечно, здесь не происходило никакого обмена подарками, зато имел место большой рождественский ланч, после которого арестанты спали как младенцы (ну почти как младенцы: многие громко храпели). Я обходил больничное крыло, чтобы пожелать счастливого Рождества пациентам (в основном это были сумасшедшие или по крайней мере психически неуравновешенные). Я раздавал им шоколадки, которые они принимали с благодарностью убийцы, приговариваемого к смертной казни.
Свое последнее Рождество перед уходом с этой работы я тоже вызвался, как всегда, провести на дежурстве, и первоначально это мое предложение благодарно приняли.
Но перед самым Рождеством для руководства больницей привлекли администратора со стороны, специалиста по новой главной науке — менеджменту, притом, как подозревали, с более высоким окладом, чем у предшественника.
Недвусмысленным признаком нарастающей бюрократизации стало то, как оборудовали новое больничное крыло. Единственным помещением без телефона здесь стал кабинет врача, хотя можно было робко предположить, что его телефонные переговоры наиболее тесно связаны с заявленной целью всего заведения. После этого всякий раз, когда мне нужно было сделать звонок о моих пациентах или от их имени, мне приходилось находить доступный телефон где-то еще, в совокупности тратя на это много часов.
Этот администратор принадлежал к числу тех людей (сейчас их все больше на государственной службе), которые просто не могут смотреть вам в глаза, когда вы случайно встречаетесь в коридоре. Он выглядел как что-то скрывающий человек, будто он всегда подсознательно чувствовал, что был лишним, пусть его должность и хорошо оплачивалась. По сути, она существовала лишь в рамках некой хитроумной схемы занятости, которую создали администраторы вроде него, чтобы ему можно было платить зарплату. В таком случае ответственные за конструирование подобных схем могли считать, будто они решили проблему (какой бы они ни была), ведь они потратили на нее деньги (впрочем, не свои, а чужие).
По прошествии времени мне кажется, что я должен был бы даже испытывать к нему сочувствие, ведь он вечно обитал в жалкой обстановке какой-то недобросовестности. Но в то время мне как-то не хотелось ему сочувствовать. Нехорошо прибегать к зоологическим сравнениям, думая о тех или иных людях, но мне он виделся помесью червя и хорька.
В общем, за три дня до того Рождества он (бочком, по своему обыкновению) подобрался ко мне и сообщил, что в рождественский период больница все-таки не будет нуждаться в моих услугах и что он, видите ли, выработал иные договоренности касательно ближайших десяти дней.
Договоренности, которые он выработал, могли показаться весьма необычными любому разумному человеку. Он отыскал британского врача, работающего в Германии: этому врачу оплатят перелет, затем его поселят в пятизвездочную гостиницу (покрыв все расходы на проживание и питание) — и будут платить ему по ставке, по меньшей мере вчетверо превышающей мою (впрочем, моя ставка была так низка, что я даже не раскрывал ее в разговорах с коллегами). Он никогда прежде не работал в тюрьме, но его, по-видимому, заверили, что делать ему почти ничего не придется — ну разве что время от времени раздавать узникам аспирин.
Прилетевший врач вскоре обнаружил, что это не так. В первый
