с холопством. Тут даже не христианское смирение, добром побеждающее зло, – хотя бы в идеале. Все догматы отброшены. Остаётся приспособление к обстоятельствам.
Познание для Александра – не труд, а удовольствие; не мучительные искания истины, а удовлетворение любопытства.
Ум Петра был неуклюж. Зато сила воли, твёрдость мысли, преклонение перед свободой и познанием наметились рано. Мысль, дело и жизнь он принимал всерьёз. Не только как личное достояние: что хочу, то и думаю, как мне лучше, так и сделаю.
Мысль его мучительно напряжена, наполнена острыми переживаниями, а не сухими умозаключениями. Он ощущает «сверх-Я» – народ – и как бы мыслит его разумением, расширяя пределы своего бытия. Работа мысли – не развлечение, но возможность «быть хоть сколько-нибудь полезным».
* * *
Название «графология» обманчиво. Можно подумать, что это изучение графов или графиков. Так назвали умение узнавать по почерку характер, а то и судьбу человека. Издаются книги и статьи о связи почерка и личности.
Пример Петра Кропоткина в этом отношении показателен. Почерк у него мелкий, хотя и чёткий, убористый. Психографология это диагностирует как признак скупости.
Но Пётр Кропоткин с малолетства не был скупым. Что это – аномалия или ошибка графологов? Попробуем выяснить.
Когда Пётр уехал в Петербург, а брат Александр остался в Москве, они постоянно переписывались. Сообщали друг другу текущие события и впечатления, размышляли о религии, философских проблемах, научных вопросах.
Средств на почтовые отправления у них не хватало: отец и мачеха не давали детям карманных денег. Приходилось дорожить каждым клочком бумаги, исписывая его плотно крохотными буквами. Александру на правах старшего приходилось писать особенно пространные послания. «Он ухитрялся, – вспоминал Пётр, – помещать по четыре печатные страницы на одной стороне листа обыкновенной почтовой бумаги».
С той поры Александр и Пётр писали очень мелко. И это определённо свидетельствовало о скупости… но не братьев, а их отца и мачехи.
* * *
«Бесконечность вселенной, величие природы, поэзия и вечно бьющаяся её жизнь производили на меня всё большее и большее впечатление, а никогда не прекращающаяся жизнь и гармония природы погружали меня в тот восторженный экстаз, который так жаждут молодые натуры. В то же время у моих любимых поэтов я находил образцы для выражения той пробуждающейся любви и веры в прогресс, которою красна юность и которая оставляет впечатление на всю жизнь».
Это признание Петра Кропоткина наводит на мысль о его впечатлительности, восторженности. Их обычно считают признаками слабых женственных поэтических натур. Такими качествами обладал мужественный Пётр Кропоткин. Они в сочетании с сильной волей дают особо ценный сплав: героический энтузиазм, творческое вдохновение.
* * *
Александр Кропоткин любил порядок. К любой книжке он приступал, имея в виду вопросы, которые желал бы разрешить с её помощью. Более всего интересовался философскими и религиозными проблемами. Его увлекали идеи Иммануила Канта.
Пётр с немалым трудом разбирался в таких премудростях. У него была неприязнь к абстрактным философствованиям: «Моими любимыми предметами стали точные науки: математика, физика и астрономия».
Эти предметы дисциплинировали ум, приучали к чётким доказательствам, к стремлению выразить идею предельно скупо, желательно – в количественных показателях.
* * *
Благодаря успехам развитых капиталистических стран политическая экономика пользовалась большой популярностью. Александра интересовали вопросы регуляции тарифов и таможенных пошлин, банковские операции. Он возмущался, когда с ним на эти темы не желали беседовать ни мачеха, ни уличный торговец.
Под влиянием брата юный Пётр провёл первое в своей жизни исследование. Он опросил сотни людей о стоимости товара, привезённого на ярмарку в Никольское.
Поначалу крестьяне отнеслись к его вопросам недоверчиво. Надо было приноровиться к ним, научиться толково задавать вопросы и пояснять их смысл. Оценил его работу никольский староста Василий Иванов, красивый молодой крестьянин с умным лицом и шелковистой русой бородой:
– Коли нужно для твоей науки, то ты и делай. А потом, может, и нам пригодится.
Впервые Пётр обстоятельно беседовал с лавочниками и крестьянами. Порой распивал с ними чай в трактире (старый князь пришёл бы в ярость и ужас, узнав об этом). Политическая экономия стала связующим звеном между ним и другими людьми. Оказывается, она помогает понять не только вопросы торговли, но и человеческие характеры. Вот его впечатления:
«Великорусский крестьянин отлично понимает интеллигентного человека, если только последний не начиняет свою речь иностранными словами… Нет такого вопроса из области естественных наук или социологии, которого нельзя бы изложить совершенно понятно для крестьян… Требуется только, чтобы вы сами совершенно ясно понимали, о чём вы говорите, говорили просто, исходя из наглядных примеров».
Ещё один вывод юного исследователя: «Мужик может рабски повиноваться помещику или полицейскому чиновнику; он подчиняется беспрекословно их воле, но отнюдь не считает их высшими людьми. Через минуту тот же крестьянин будет с барином разговаривать как равный с равным, если речь пойдёт о сене или об охоте. Во всяком случае, никогда я не наблюдал в русском крестьянине того подобострастия, ставшего второй натурой, с которым маленький чиновник говорит о своём начальнике или лакей о своём барине».
* * *
Памятный вечер в придорожной чайной среди казённых (а не господских) крестьян. Они расспрашивали Петра, верны ли слухи о близости воли.
«И на меня, – вспоминал он, – повеяло каким-то особенно тёплым чувством простоты, сердечности и сознания равенства – чувством, которое я всегда испытывал впоследствии среди крестьян.
Ничего особенного не случилось в этот вечер, и я даже себя спрашиваю, стоит ли упоминать о нём. А между тем тёплая тёмная ночь, спустившаяся на деревню, маленькая харчевня, тихая беседа крестьян, их пытливые расспросы о сотне предметов, лежащих вне круга их обычной жизни, – всё это сделало то, что с тех пор бедная харчевня стала для меня привлекательнее богатого, модного ресторана».
Такие впечатления сохранил он на всю жизнь. Добро, которым одаривали его дворовые слуги и крестьяне, вызывало у него желание ответить тем же. Чувство долга и добропамятность определили многое в его дальнейшей судьбе.
* * *
В переписке с любимым братом Пётр, обретая знания, мог утратить нечто более ценное: свою индивидуальность. Он стал подражать брату в его религиозных исканиях, постоянных сомнениях во всем на свете и написал в апреле 1858 года: «Я немного переменил свои убеждения и начинаю ни во что не верить».
Нет, он не терял веру в добро, справедливость, честь. Александр признался, что отец подчас бьёт его. Пётр в ответ: «Скажи, пожалуйста, что ты за баба такая? Отец бьёт тебя, и ты не обороняешься».
Старший брат был для него наставником в умственной работе. Пётр узнавал из его писем
