битву. Капитан Буюкли совершал чудеса храбрости. Его ребята, сражаясь как объятые бесами, изумляли и турок, и русских. Они добрались до крепости со стороны реки, забрались на стены, овладели двумя бастионами и повернули стоявшие там орудия против врага. На этих крепостных стенах староболгарской твердыни Доростол они сражались с невиданной яростью, но, несмотря на это, штурм оказался безуспешным. Крепость не сдавалась. Добровольцы продолжали сражаться с отчаянной дерзостью, пока их чуть ли не насильно заставили отступить.
После безуспешного штурма князь Щербатов стал выполнять приказ главного командования и приступил к планомерной осаде Силистры, перебросив часть войск на другой берег Дуная.
Капитан Буюкли за огромные заслуги и беспримерную храбрость был награжден орденом Св. Анны и золотой саблей.
2
— Димитров день сегодня, — как будто без всякого повода произнес Батко Руси.
Крупный русоволосый мужчина с грубоватым крестьянским лицом, которое указывало на благодушный характер, смотрел на крепость. Он повторил свои слова с какой-то тоской в голосе и, неожиданно сердито сплюнув в реку, раскачал лодку.
— Эй-эй, окунешь нас в ледяную воду, и будет тебе Димитров день! Был бы по крайней мере Иорданов день[25], можно было бы ухватиться за крест, — пробормотал Петр Вражил. — И без того волны затанцевали рученицу…[26]
Это была последняя лодка, удалявшаяся от Силистры. Капитан Буюкли со своим отрядом получил приказ охранять село Чукунешти. Оно находилось неподалеку от Калараша, где временно расположилась главная штаб-квартира. Ему поручили охранять Чукунешти самому, без помощи русских. Капитан оценил это доверие, что свидетельствовало признание его умений русским командованием. Он был готов доблестно выполнить возложенную на него задачу, хотя и понимал, что в такую студеную зиму это будет нелегко. Капитан Фокиано распустил свой отряд до весны, а молодцы капитана Буюкли остались с ним и взялись за выполнение большого и ответственного дела. На этой последней лодке плыли на валашский берег сам Буюкли, Василь Даскала, Петр Вражил, Батко Руси, Иван Чолака и еще несколько воинов. Капитан задумчиво смотрел на отдалявшуюся крепость. С непокрытой головой, с обнаженной грудью, испепеляемый внутренним огнем, он, казалось, не видел ничего, кроме белой крепостной стены Силистры. Стиснутые губы, нахмуренные черные брови, горящие глаза подсказывали, что он вновь переживает часы последнего страшного сражения.
Очертания крепости размывались, терялись и тонули в снежной мгле, а ведь только несколько дней назад они находились на тех неприступных стенах. Захватив два бастиона, орудия которых были направлены в сторону реки, они повернули эти орудия и стреляли из них по казармам… Нет, капитан не забудет те мгновенья до своего последнего часа. Не забудут их и все те, кто сражался бок о бок с ним… Капитан мчался к бастионам с саблей в одной руке и револьвером в другой. Вид его был ужасен, и солдаты-низамы, обслуживавшие орудия, в ужасе разбегались во все стороны… Оказалось, что он и артиллерийское дело знает, приказал своим молодцам развернуть орудия в сторону города, нацелил их на казармы и скомандовал: «Огонь!»
На самой стене, на подступах к ней, на речном берегу — повсюду вокруг Силистры велись ожесточенные бои. Большой гарнизон крепости неимоверными усилиями с трудом сдерживал напор русских войск, и, если бы осадной артиллерии удалось проломить стену, то падение Силистры было бы неминуемо. Но стена осталась целой. С ней мог бы справиться только генерал Шильдер со своими саперами, как это случилось в Варне.
Штурм не удался. С горечью, даже со злобой смотрел капитан Буюкли в сторону Силистры.
— Вы простынете, бачо Георгий, — произнес Василь и посмотрел на фуражку, которую капитан держал в руках.
После героических действий Георгия Буюкли при штурме, которые произвели неотразимое впечатление и на самых отъявленных храбрецов, после всего, что было сделано как до прибытия русской флотилии, так и после, русское командование предложило ему перейти на русскую службу. Капитан Георгий Мамарчев-Буюкли надел русскую военную форму.
Да… незачем смотреть назад. К Силистре он еще вернется. Капитан надел фуражку, запахнулся и вгляделся в лица мужчин.
— Мы еще вернемся к Силистре, — сказал он. — Сойдет лед, и мы вернемся. Пока Доростол не станет снова болгарским, мы умрем, но не отступим. Мы не отступим, братья! Клянусь вам… Никогда! Пусть мы умрем, но наша Болгария будет свободной…
Его слова прозвучали как клятва. Дунайские волны швыряли маленькую деревянную скорлупку, ледяной ветер свистел, хлестал по лицам смельчаков, но они продолжат борьбу. С непреклонной волей, стремлением к свободе, с упорством в преследовании своей заветной цели они пройдут сквозь невиданные и неслыханные испытания во имя свободы своей родины.
3
После Димитрова дня на Раду навалилось много работы. Лазарет перемещали с открытого поля в городские помещения. Тяжело больных разместили во дворце бея, легко раненых и выздоравливающих распределили по домам болгар. Оставались только пленные — больные и раненые. Тех, которые могли выдержать путешествие, готовили в путь. Их осматривали врачи, делали перевязки, одевали при необходимости. В порту ждали погрузки пароходы «Везувий» и «Молния», чтобы отвезти пленных в Россию. Комендант Варны генерал Рот настаивал на том, чтобы в городе оставалось как можно меньше турок.
Рада с беспокойством всматривалась в длинную очередь пленных. Ей уже нужно было идти домой, чтобы покормить дитя — груди были уже полны молоком. После с Пауной она собиралась навестить могилу Николы. И не только: она обещала привести в дом Пауны доктора Искрицкого. Дело в том, что 25 сентября, во время большого штурма, когда русские матросы и егеря завязали бои с турками в самом городе, старый Атанас Арнаутов не выдержал, схватил ружье и встал в один строй с русскими. В ходе хаотичных перестрелок его ранило. Пауна смогла оттащить его и нескольких русских ребят в подвал, где они дожидались взятия Варны. Раны Атанаса не заживали. Доктор Искрицкий обещал посетить его. Для Рады, в чьем сердце вера в доброту и справедливость бога охладела, не было добрее человека и лучшего врача, чем доктор Искрицкий.
Погрузившись в свои мысли, она все же почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Она взглянула на вереницу пленных и увидела бородатого мужчину с лицом, изуродованным недавней раной, и рукой, подвешенной на перевязи. Он показался ей незнаком, но его настойчивый взгляд побудил ее присмотреться к нему поближе. Неосознанно она приблизилась к нему и остановилась, не в силах вымолвить ни слова. В бородатом исхудавшем пленнике она узнала Эммина. Тот вышел из толпы. К ним устремилось много любопытных взглядов, и пленные обменялись между собой двусмысленными усмешками.
— Ты ли это, — промолвила она.
— Да, это я. Трудно
