в поисках платка, безуспешно. Моцарт ждал. И Петя согласился «пить чай». Надежда Петровна рванулась было на кухню — хлопотать и участвовать в интересной беседе, но Моцарт мягко придержал ее за руку и шепотом сообщил, что у них «мужской разговор» и «не будет ли Надежда Петровна так любезна»… Едва не плюнув с досады — мало того, что гонят, так еще и опять по имени-отчеству называют — она была вынуждены эту самую любезность выказать и отправиться по месту прописки. Ну ничего, дело-то ее сделано, а теперь есть еще и законный повод вернуться и спросить, как у Пети дела и чем их «мужской разговор» закончился. Так что, расстилая на кухонном столе новую клеенку с розами, Надежда Петровна уже напевала под нос вполне себе веселую песенку про тезку в промасленной спецовочке, в последнее время она очень полюбила ее в исполнении Евгения Германовича. «Ах, Надя-Наденька…» — ее вот так никто никогда не называл, а когда Моцарт пел и хитро так на нее поглядывал, она улыбалась в ответ, и представляла, что это он — лично ей, Надежде Петровне.
Усадив Петю за стол, Евгений Германович принялся возиться с чайником и заваркой, по ходу дела обнаружив накрытую чистой салфеткой тарелку с еще теплыми сырниками и дав себе честное слово сегодня же помириться с Надеждой Петровной. Раз нет у этой задачи решения, не найдено еще, то пусть все и идет своим чередом. Он и сам не знал, зачем позвал Петю пить чай и какими такими умными мыслями собирался его одарить, но отпускать парня в таком настроении не хотел, а теперь вот, увидев сырники, подумал — да пусть он просто поест. И успокоится. А то, может, ему и идти некуда, и занять себя нечем, он ведь до сих пор даже не удосужился узнать, в общежитии Петя живет или дома. Просто ему слишком хорошо было знакомо то выражение, которое он увидел в Петиных глазах, когда тот снял очки.
— Сырники, еще теплые, берите, не стесняйтесь! Вам с вареньем или со сметаной? Или с тем и с другим, и можно без сырников? — постарался разрядить обстановку Моцарт.
— Варенье. С сырниками, — кивнул Петя, не заметив шутки. Моцарт подумал, что нынешние двадцатилетие, наверное, и мультик про Винни-Пуха не смотрели, бедные. Но, как бы то ни было, упадническое состояние духа, в котором пребывал Петя, не увлекло за собой аппетит, и сырники стали исчезать с радующей глаз быстротой. Евгений Германович умиленно смотрел, как парень ест, и думал, что все, возможно, не так уж и плохо.
— Петя, — осторожно начал он. — Можно я дам вам один совет с высоты, так сказать, своего жизненного опыта?
Петя кивнул, положил очередной сырник обратно на тарелку и уставился на Евгения Германовича с таким томительным ожиданием во взоре, что тому немедленно стало стыдно за свое занудство. Заодно он рассердился и на Катю — противная девчонка капризничает, а Петя, творческая душа, ранимый человек, места себе не находит.
— Мы с моей супругой прожили тридцать лет и три года, — начал было Евгений Германович, но, поймав себя на фальшивой сказочной интонации, сбился и замолчал.
— Прямо как в сказке о рыбаке и рыбке, — кивнул Петя. Моцарт порадовался, что все не так безнадежно с кругозором у нынешней молодежи.
— Мы не как в сказке, конечно, жили. И я упертый, и у супруги моей характер непростой. Мы всю жизнь спорили по любому поводу, часто ссорились, в молодости особенно. И знаете, что я понял? Если вы поссорились из-за вопроса, непринципиального для вас — уступите. Она все равно сделает по-своему, а мужчина, проявляя великодушие, упрощает себе жизнь.
— Дело в том, мы не ссорились, — Петя вертел в руках чайную ложечку — пальцы длинные, ловкие, ложка так и мелькала — Моцарт засмотрелся. — Вечером мы расстались, все было нормально, как обычно. А на другой день она сказала, чтобы я больше ей не писал и не звонил. И что она заблокировала меня в соцсетях. Я спросил, что я сделал не так. Катя сказала… Она сказала…
Ложечка, звякнув, упала на стол, отскочила и приземлилась на полу, напугав Тихона и Марусю, которые, разумеется, присутствовали при чаепитии. Сырники они не любили, но всегда надеялись на лучшее, а тут нате вам — ложечка, в которой нет никакого смысла.
— Она сказала, что не любит вас, а вы восприняли ее слова всерьез, — Моцарт мягко улыбнулся, как давеча Надежда Петровна.
— Она сказала, что я ни в чем не виноват, просто с этого момента нам не по пути. Я еще, как дурак, спросил — с какого момента. А она повесила трубку.
Петино лицо искривилось гримасой, и Моцарт испугался, что парень сейчас заплачет. Он не знал, что делать, что говорить, чем утешить — самоуверенный идиот, сам едва выкарабкавшийся из такой же беды, о чем он думал, затевая этот разговор? Что Петина любовь маленькая и несерьезная, потому что ей всего лишь год или два, детский лепет на лужайке, а стало быть, ее легко можно починить и исправить? А вот у него, у Моцарта, огромное чувство, пронесенное через десятилетия, его потеря велика и трагична, и уж если он выжил в катастрофе, то он просто обязан дать мальчишке волшебный совет, как все исправить. Да плевал Петя на его опыт и его трагедии, и правильно делает.
— А ваша жена… она умерла? — нарушил затянувшееся молчание Петя.
— Она уехала, — Моцарт сделал паузу, но зачем-то продолжил, причем Петиными словами. — Мы расстались в аэропорту, все было нормально, как обычно. А потом она сказала, что любит другого. И уехала в другую страну с ним, навсегда. А я еще собирался давать вам советы. Простите меня, Петя, я старый дурак.
— И что вы сделали? — Петя смотрел Моцарту в глаза, требовательно и настороженно одновременно.
— Что же я мог сделать? — пожал плечами Моцарт и вдруг остро пожалел, что в свое время бросил курить — вот бы сейчас и затянуться во всю силу легких, и руки занять, и отвлечься на клубы дыма. — Насильно мил не будешь.
— То есть вы уступили, да? Потому что для вас это непринципиально? — оказывается, Петя слушал его болтовню очень внимательно.
Повисла долгая пауза. Но Петя молчал, ждал.
— Я потерял смысл жизни, — медленно подбирая слова, наконец ответил Моцарт. — А потом нашел какой-то эквивалент. Вместо одного большого смысла — отдельные маленькие смыслы на каждый день. На понедельник, на вторник, на среду… Я стал учиться музыке, потому что в этом тоже
