было какое-то подобие смысла. И я не мог вынести, что пианино молчит, как мертвое.
Он хотел добавить, что еще познакомился с Ларисой Борисовной, и от этого ежедневного смысла стало еще немного больше, но промолчал.
— Спасибо, — вдруг тихо сказал Петя. — Спасибо, Евгений Германович. Мне не с кем было поговорить. Да, честно говоря, я и не стал бы. Стыдно быть брошенным, правда?
— Стыдно? — не понял Моцарт. — Перед кем?
— Перед собой, — твердо ответил Петя. — Но я Катю не отпущу — так, как вы.
— Невозможно заставить себя любить, Петя.
— Возможно. Я знаю, как. Всем нужен смысл жизни, да? И Кате тоже. Я просто должен стать смыслом ее жизни. Все просто. Пойдемте!
Он вскочил, едва не уронив стул, и бросился в гостиную, Евгений Германович за ним, замыкали процессию явно заинтригованные Тихон и Маруся. Не дожидаясь, пока все рассядутся, Петя метнулся к фортепиано, откинул крышку, на секунду замер над клавишами и начал играть. Ничего не понимающий Моцарт осторожно присел на край дивана, готовый вскочить в любую минуту. Маруся, будто чувствуя неладное, в этот раз не стала прыгать на крышку инструмента, как делала обычно, а уселась рядом с Моцартом. Тихон подпер хозяина с другого бока — и стали слушать.
Сперва ничего особенного: редкие высокие ноты, будто первые капли дождя. Потом все больше, сильнее, и вот уже ливень, ветер, гром. Но незаметно из хаоса родилась мелодия, такая тихая, слабая, нежная, что Моцарт и услышал-то ее не сразу. Но она повторялась, сперва робко, потом все смелее, радостнее, увереннее. И вот она уже звучит на равных с той первоначальной дождевой стихией, то сливаясь с ней, то протестуя, а потом уже и ведя за собой: определенность среди хаоса, хрупкая нежность в каменном грохоте. Хаос подчиняется, становится управляемым, послушным, теряет силу, исчезает. А мелодия, сильная и полновластная, допела, дожила до конца. И смолкла.
— Петя… Как вы это делаете?! — Моцарт был потрясен. — Я профан в музыке, но давно ничего подобного не слышал! Лариса Борисовна правильно говорит, у вас большое будущее.
— Будущее, — неожиданно зло скривился Петя. — Черт с ним, с будущим. С настоящим бы разобраться. Евгений Германович, скажите, о чем это, по-вашему? Мне важно, чтоб вы поняли.
— Это дождь. Или вода — река, море. Нет, все-таки дождь. Гроза. И что-то там происходит параллельно. Может быть, мать успокаивает ребенка. Или встретились влюбленные. Под дождем, да, — Евгений Германович говорил, не задумываясь. Он привык думать о своем под музыку, а эта не давала возможности отвлечься, требовала внимания, но зато была понятна, как книга, написанная талантливым писателем. — Или, может быть, танец? Танец под дождем?
— Это я вчера написал, — Петя выдохнул с облегчением. — Для Кати. Называется «Пуанты для дождя».
— Какое необычное название, — удивился Евгений Германович. — И очень красивое. Петя, это вы сами придумали?
— Не совсем, — Петя вдруг успокоился. — Есть такая американская певица и пианистка, Вивиан Грин. Я про нее вчера в интернете случайно читал, и там на ее слова натолкнулся… В общем, она сказала: «Смысл жизни не в том, чтобы ждать, когда закончится гроза, а в том, чтобы учиться танцевать под дождем». Здорово, правда? Я как прочитал, меня будто кто-то под руку толкнул, я сел — и написал.
— Сел и написал, — задумчиво кивнул Моцарт. — Все просто. И не лишено смысла.
— Катя будет танцевать под эту музыку, — Петя мечтательно улыбался, будто уже видел перед собой и струи дождя, и танцующую Катю. — А потом я напишу для нее балет. Надо только, чтоб она согласилась меня выслушать.
Лариса Борисовна так волновалась, что едва не расплескала свой кофе. Они снова сидели в машине на больничной парковке, только больница уже называлась не уверенно и обнадеживающе — госпиталь, а безнадежно и страшно — хоспис, и разговаривали о Пете. На этот раз на ветровое стекло падали редкие снежинки, словно там, наверху, кто-то скупился и рассчитывал запас снега так, чтоб до весны хватило.
— Евгений Германович, у нас беда. Во-первых, Петя заболел, очень серьезно. Врачи говорят, что у него ревматоидный артрит, пока в самом начале, но он неизлечим и будет только прогрессировать. Для пианиста это приговор. Но Петя это как-то пережил, он сильный мальчик, он верит, что справится, что у него есть время, говорит, медицина не стоит на месте и скоро непременно придумают способ вылечиться.
— Вы сказали, во-первых, значит, есть что-то во-вторых? — Моцарт как-то сразу принял то, что беда — «у нас».
— Да… Диагноз ему поставили пару недель назад, мы с ним тогда разговаривали, он страшно переживал, но держал себя в руках. А вчера мне позвонила Бэлла Марковна. Петин педагог в консерватории — ее давняя приятельница, и она сказала, что Петя перестал ходить на занятия и не отвечает на звонки. Я сорвалась и поехала в общежитие. Он не посмел не открыть мне дверь. Вы бы видели его! — Лариса Борисовна, не удержавшись, всхлипнула. — Они с Катей поссорились, и, похоже, очень серьезно. Они перестали встречаться. Я боюсь, что Петя что-нибудь с собой сделает. С болезнью он справился бы, а с этим — нет…
— Значит, Катя все-таки отказалась его выслушать, — констатировал Евгений Германович. — Что ж, у девочки железный характер. Но я сомневаюсь, что тут дело в простом «разлюбила».
— Почему? Сейчас все, кажется, так упрощено. Никто никому ничего не должен. А они даже не женаты, и совсем дети. Катя вполне могла… разочароваться. Разлюбить. Она тоже человек творческий, импульсивный. Вы же понимаете…
— Понимаю, — согласился Моцарт. — Могла. Имела полное право. Сперва очароваться, а потом разочароваться. Тем более, что вы совершенно правы — никто никому ничего не должен.
— Простите, я была бестактна, — Лариса Борисовна заглянула ему в глаза.
— Нет, вы были совершено правы, — успокоил ее Моцарт. — А я имел в виде другое: теоретически Катя могла его разлюбить, но практически у нее не было на это времени. Понимаете?
— Нет.
— Мы с Петей занимаемся уже полтора месяца, по три раза в неделю. Ну да, да, я хотел к вашему возвращению блеснуть… Катя всегда приходила вместе с ним. Я видел, как дни общаются, как разговаривают, как смотрят друг на друга. У них были очень близкие отношения, понимаете? Как будто они уже много лет вместе и им вместе хорошо, спокойно. Я даже думал, как они похожи на нас с Аней в молодости.
— Петя на вас похож внешне, — я это сразу заметила, — улыбнулась Лариса Борисовна и Моцарт вдруг понял, как скучает по этой ее улыбке, раньше не исчезавшей из
