Марина Порошина
Пуанты для дождя
— Уважаемые пассажиры! Начинается регистрация билетов на рейс ЮТ шестьдесят пять девятнадцать Екатеринбург-Стамбул, стойки регистрации восемнадцать, девятнадцать и двадцать, терминал А. Уважаемые пассажиры…
Анна Иосифовна вздохнула, приподнялась на цыпочки и чмокнула мужа в щеку. Он хотел обнять, но она отстранилась и, опустив голову, принялась трогать указательным пальцем пуговицу на его рубашке, третья сверху как раз была на уровне ее лица.
Евгений Германович с высоты своего немаленького роста полюбовался на рыжую макушку, выждал приличную для обиженной стороны паузу и проявил великодушие:
— Да ладно уж, поезжай. Чай оно не в первый раз, проживу. Скайп нам в помощь.
Но натирание пуговицы продолжалось, поэтому Евгений Германович перешел ко второму пункту:
— Ань, ну ладно, подстриглась и подстриглась. Отрастут. За месяц как раз и отрастут. Вернешься и будешь хвостики завязывать.
Представив супругу с двумя недлинными, торчащими в разные стороны рыжими хвостиками, он хмыкнул — с нее станется.
Пуговицу поскребли ногтем, из чего Евгений Германович привычно сделал вывод, что список прегрешений неожиданным отъездом и новой прической не ограничивается.
— Что еще? Рыжик, я больше ничего придумать не могу, скажи уже словами, а то мне возиться, пришивать. Ты как маленькая…
Впрочем, подумал он, она и есть маленькая, ни на каких каблуках ему до подбородка не достает. И привычно растрогался:
— Рыжик, перестань! Я заранее на все согласен. Да-да-да. Все?
Жена наконец подняла голову, и он удивился: в глазах стояли злые слезы, одно движение ресниц — и прольются прозрачными дорожками.
— Я тебя просила не провожать! Просила?! Как всегда, не послушал, лишь бы все по-своему сделать!
— А чемодан? — растерялся он в ответ на ее злость. — Он же тяжелее тебя!
— Пофиг! — отрезала супруга, в трудные моменты жизни легко переходившая к лексике, которую категорически запрещала своим студентам в музыкальном училище. — В общем, так. Я с тобой поговорить хотела, но не смогла, потому что…
Слезы все-таки пролились, и она резким злым движением смахнула их куда-то к ушам — новые длинные серьги удивленно звякнули.
— Аня… Возьми платок… — совсем растерялся Евгений Германович и полез в карман. — Потом скажешь, ведь не конец света.
— Вот именно конец света как раз хорошо встречать в Иерусалиме, поближе к раздаче, — съязвила Анна.
Теперь она смотрела ему в лицо. Глаза были темные, даже зрачков не видно, блестящие, уже сухие.
— Я. Написала. Тебе. Письмо, — раздельно, будто диктуя, сказала она. — На пианино. Придешь — прочитаешь.
— Разрешите идти? — Евгений Германович рассердился и поэтому слегка согнулся, наклонил голову набок и изобразил почтительное ожидание. Он совершенно не понимал, что нашло на жену. Сто раз он ее провожал в аэропорту и никогда она не устраивала таких странных сцен. Хотя, надо сказать, она в последнее время вообще вела себя странно, и главное — ничего не объясняла.
— Иди. Давно пора, — неожиданно усталым голосом сказала Анна Иосифовна. — И мне давно пора.
Она повернулась, толкнула чемодан на колесиках с такой силой, что он уехал вперед, и через пару секунд скрылась за раздвижными стеклянными дверями с надписью «Пункт пропуска».
Весьма удивленный таким поворотом событий, Евгений Германович взъерошил волосы на макушке, посмотрел по сторонам, покачался с носков на пятки, но так и не придя в результате этих манипуляций ни к какому выводу, отправился к выходу. Чудны дела твои, Господи.
Да, он еще на табло посмотрел — шестнадцать сорок две, пятое августа, понедельник, температура плюс двадцать один градус. Удачно получилось, ведь не всегда человек точно знает, во сколько и при какой температуре воздуха заканчивается его жизнь.
На пороге Евгения Германовича встретил кот. Кота звали по-разному. Хозяин — всегда Тихоном или Тишкой, самое то для приличного кота. Хозяйка по-разному, под хорошее настроение или при гостях говорила — Кот или Эйтыидисюда. А если что не по ней, такое бывало гораздо чаще, то звала Тихоном Хренниковым или Заберисвоегоидиота. Длинновато, конечно, зато сразу понятно, чего следует ожидать. А также то, что Анна Иосифовна терпеть не могла данного кота и творчество его тезки композитора Хренникова. Кот с композитором лично знаком не был, но товарищу по несчастью сочувствовал, хозяйке платил высокомерным презрением и ни на одну из четырех кличек принципиально не отзывался. Ждал, когда хозяин позовет — Тишка, мол, ну иди сюда, не слышишь, что ли? Слышу, бегу, вот он я, мр-р-ряу, тебе подставить ушко или спинку? Чеши на здоровье, не жалко.
Для встречи любимого хозяина был предусмотрен ритуал, которым оба никогда не пренебрегали: кот в два прыжка взбирался Евгению Германовичу на плечи, терся об щеку и изучал принесенные с улицы запахи, будто новости в свежей газете просматривал. Хозяин терпеливо ждал, потом говорил — хороший, хороший зверь, осторожно спускал на пол и гладил по выгнутой пушистой спине. Хозяйка при этом всегда фыркала и говорила — какая гадость, вечно у тебя шерсть на одежде. Иногда кот пытался представить себе, что будет, если он вот так взберется на плечи хозяйке, тут то ему и одного прыжка хватит, невысоко. И тоже фыркал, потому что он с юмором был кот, понимающий.
На этот раз от хозяина пахло как всегда — туалетной водой и хозяйкиными духами (зачем, ну зачем они это делают?!), машиной, улицей, был еще запах незнакомый, не уличный, и еще… Кот принюхался — да, запах беспокойства. Порядочные коты всегда умеют определять чувства по запаху. Страх, радость, тревога, скука, злость… принюхивайся, не ленись, и всегда будешь в курсе происходящего.
— Хороший, хороший зверь, — пробормотал Евгений Германович, спустил кота на пол и погладил вскользь, безответственно.
Кот дернул спиной и пошел в комнату, всем своим видом показывая, что не больно то и хотелось.
— Нам тут с тобой письмо оставили, представляешь, Тихон? — бормотал хозяин, разуваясь и пристраивая на вешалку жилет со множеством карманов. — Теряюсь в догадках. И вела она себя как-то странно, заплакала даже…
— Поду-умаешь, — совсем не заинтересовался кот. — Она вечно то поет, то злится, то Эйтыидисюда, то Тихон-Хренников-пошел-отсюда, вот отлично на самом деле, когда ее дома нет.
— На пианино, сказала… — продолжал хозяин, проходя в гостиную. — Нет ничего. Ты не брал? Ладно, ладно. Что ты выдумала, а?
Это он обращался к портрету хозяйки, который стоял на пианино — ничего так, рыжая, волосы длиннющие, как облако вокруг лица. Пушистая, короче говоря.
Евгений Германович, пожав плечами, осторожно открыл крышку пианино. Точно, на клавиатуре лежал свернутый вчетверо листок
