помнится, всегда снег выпадал и уже лежал, не таял. А сейчас вон конец ноября и гадость какая под ногами, от проходящих машин веером разлетаются грязные брызги, только успевай уворачиваться. На Новый год опять не смогут снега наскрести, чтоб городок на площади перед мэрией построить. А как построят, так он непременно таять начнет к тридцать первому… тьфу. И демонстрации теперь нет, та, что устраивают какие-то клоуны в красных шарфиках, размахивающие флагами и орущие что-то неразборчивое в мегафоны — не в счет. И завода нет, колонну не из кого собирать, если б и пришлось. Милиции тоже нет, полицаи теперь, как в войну, так ее мать говорила. И с Моцартом вот поссорилась. К тому же с утра, вопреки ожиданиям, никаких тактических озарений насчет способов примирения в голову не пришло. В общем, расстройство одно.
Но план все-таки был, хотя и состоявший из единственного пункта — купить новую клеенку. За этот пункт Надежда Петровна и ухватилась, как за соломинку. Как только открылся ближайший хозяйственный магазин, она отправилась за клеенкой, потому что надо же было с чего-то начинать, бездействие всегда было для нее самым страшным мучением — ну вот характер такой. Поэтому клеенку она выбирала с пристрастием, примеряя и отвергая варианты. Наконец, купила: на бежевом фоне гирлянды зеленых листьев, как вьюнок и розовые бутоны — в общем, красиво и нарядно. Купила с запасом, чтоб не ерзала по столу и чтоб концы красиво свисали. В глубине души думала, что вот придет Германыч извиняться, а у нее — пожалуйста, все в порядке, и клеенка новенькая!
Ведь права она оказалась, права! Купленная клеенка немного подняла настроение, и сразу началась полоса везения. У самого подъезда ее нагнал Петя, спешивший на утреннее занятие с Моцартом, поздоровался… и тут же шлепнулся навзничь, нелепо взмахнув длинными руками и едва не задев Надежду Петровну. То ли подернувшаяся за ночь льдом лужа сослужила свою добрую-недобрую службу, то ли мокрые перемешанные с грязью мокрые листья, но, как бы то ни было, Петя лежал, вытаращив глаза в небо и вид у него был удивленный.
Надежда Петровна бросилась поднимать.
— О-ой, наверное, шишка будет, — Петя сел и ощупал затылок. — Что ж за невезуха такая, а?
— Так шапку надо носить нормальную, меховую! — от испуга Надежда Петровна отреагировала странно. — Тогда и падай, сколько хочешь, голова цела останется.
— Вы думаете? — Петя сморщился, ему явно было очень больно.
— Голова кружится? — пришла в себя Надежда Петровна. — Давай руку, вставай, не сиди на земле. Пойдем, я посмотрю, что у тебя там. Компресс сделаем, лишь бы сотрясений не было.
— Сотрясение у меня уже было, — криво улыбнувшись, ответил Петя. — Вчера.
— Тем более! — всполошилась Надежда Петровна. — У Пашки моего пять сотрясений в детстве было, так его даже в армию не взяли. Может, тебе к врачу надо? Давай-давай, поднимайся! Господи, а грязный-то весь!
— Упал он, ушибся, — деловито пояснила Надежда Петровна, поддерживая Петю под локоть и не глядя на открывшего дверь Моцарта, понятно ведь, что не до того ей. Подпихнула Петю и вслед за ним втиснулась в прихожую. — Надо посмотреть, нет ли сотрясения, Тряпку неси чистую, водка есть?
— Я не буду водку, — слабым голосом отказался Петя.
— Так никто не будет, — успокоила Надежда Петровна, стаскивая с него грязные рюкзак и куртку. — Примочку сделаем, чтоб рассосалось все. Водочный компресс — первейшее дело, я тебе точно говорю, не сомневайся. У меня опыт, говорю же, Пашка-то мой…
— Еще холодное надо приложить, сейчас я, — спохватился Евгений Германович и помчался на кухню.
Когда он вернулся с упаковкой замороженных шницелей, бутылкой водки и чистым полотенцем, Петя уже сидел в кресле, выглядел вполне сносно и даже слабо начал было слабо протестовать против серьезного лечения. Но Надежду Петровну, вставшую на путь добра и помощи ближнему, остановить было невозможно. И полчаса спустя, когда угроза Петиному здоровью миновала, в доме Моцарта все вернулось на круги своя: они с Петей уселись к инструменту, а Надежда Петровна отправилась шустрить по хозяйству, потому что дел опять было невпроворот: привести в порядок Петину одежду, прибрать на кухне, прикинуть, из чего можно приготовить обед. На этот раз доносившиеся из гостиной звуки ее даже успокаивали, подтверждая, что все идет обычным порядком и все будет хорошо.
После окончания занятий (Надежда Петровна уже вернулась в гостиную и с удовольствием послушала, как Петя играет, от Кати она уже знала, что он лауреат, чего-то там победитель и вообще — талант) возникла заминка. Евгений Германович за несколько недель занятий привык к тому, что ребята неразлучны, и счел уместным поинтересоваться Катиным здоровьем. Петя замер посреди гостиной, длинный и нелепый.
— Катя… она здорова, да. Только она больше не придет, — выдавил из себя Петя и, увидев недоумение Моцарта, пояснил, — мы поссорились.
— Как поссорились, так и помиритесь, — встряла Надежда Петровна, с удовлетворением рассматривая под лампой результаты домашней экспресс-химчистки пострадавшей при падении куртки. — Отлично получилось, как новенькая!
— Конечно, помиритесь, — поддержал ее Евгений Германович. — Петя, а вы с нами не хотите чайку попить?
Надежда Петровна едва не до слез обрадовалась этому «с нами» и от радости едва Петю не расцеловала. Уже схватила было и потащила на кухню, но Петя уперся.
— Плюнь, Петечка! У девчонок вечно глупости на уме! Вот сегодня же и помиритесь, я тебе точно говорю, — Надежда Петровна была счастлива и хотела счастья всем.
— Нет. — Петя упирался и не шел. — Потому что мы, собственно, и не ссорились. Просто она сказала… Сказала, что…
Петя снял очки и стал их протирать подолом своей толстовки. Надежда Петровна отобрала, достала чистый платок, подышала на стекла, вытерла и вернула Пете.
— На, надевай. Да что сказала- то?
— Что больше не будет со мной встречаться, потому что она меня не любит.
— Как так — вчера любит, а сегодня не любит? Так не бывает. Надень очки, что ты их в руках крутишь, сломаешь сейчас, а они денег стоят! — Надежда Петровна смотрела на Петю с доброй улыбкой, как взрослый на детсадовца, которому не досталась роль в спектакле на утреннике.
— Отчего же не бывает? — вдруг спросил Моцарт. — Очень даже бывает. Тридцать лет любила, а потом — извини, буду любить другого, а ты уж сам как-нибудь.
Повисла пауза. Надежа Петровна смотрела на Моцарта испуганно, Петя — вопросительно.
— Вот что. Пойдемте и правда чаю попьем, Петя. Если вы не торопитесь, конечно.
Петя вздохнул, покрутил головой, наконец надел очки и тут же снова их снял, шмыгнул носом. Порылся в карманах
