вместе с ее шагами. Только когда они оба исчезли в темноте, Эсфирь поняла, что сейчас произойдет: то же самое, что случилось с ней. Она свернулась калачиком на диване и закрыла уши руками, но все равно слышала. Слов нельзя было разобрать, только голос Шарлотты, все выше и пронзительнее, а затем глухой удар и еще один; что-то с грохотом упало на бетонный пол подвала; приглушенные крики, шарканье подошв по полу, словно там шла борьба. Краткий момент тишины. Тащат что-то тяжелое. А потом треск, в котором она узнала звук отрываемой от рулона клейкой ленты.
Джон Дэвид появился на верхней площадке лестницы и с усталым видом бросил на пол кладовки сверток с одеждой. Потом наполнил пластиковое ведро водой из кухонной раковины и протянул его Эсфири:
— Помой ее.
«Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы».
Он сунул девочке новую синюю кухонную губку, мягкую с одной стороны и колючую с другой. Когда она взяла ведро, оно оказалось неожиданно тяжелым и слегка качнулось, плеснув немного воды ему на ботинки.
Джон Дэвид подошел к дивану, прилег. Борьба истощила его, лишила эмоционального накала, который, казалось, покидал его вибрирующими волнами. Когда он лежал вот так, с закрытыми глазами, он казался меньше. Она сделала шаг к нему, но он прикрыл глаза локтем и отвернулся к спинке дивана. Через мгновение он уже храпел.
Ей вдруг стало интересно: а что Джон Дэвид делает здесь все то время, пока она дрожит в своей каморке внизу? Валяется на диване? Делает себе бутерброд? Эти мысли наполнили ее ужасом. Эсфирь повернулась и пошла к двери подвала. Она перешагнула через груду одежды, напоминающей брошенную куклу. Черная футболка лежала сверху, вывернутая наизнанку и скрученная пополам, так что рисунок на лицевой стороне превратился в изломанный контур, ткань сморщилась, неразборчивые буквы на обороте шли задом наперед. Она начала спускаться по лестнице.
Еще не видя Шарлотты, она почуяла ее запах: девочка обмочилась. Затем глаза Эсфирь привыкли к темноте, и постепенно бледное пятно приобрело очертания туловища. Шарлотта лежала голая на полу. Руки у нее были завернуты за спину и обмотаны скотчем, ноги плотно прижаты друг к другу и тоже туго обернуты клейкой лентой, напоминая цельную серебристую колонну. В тусклом свете казалось, что ноги отрезаны ниже колен, а белые ступни лежат рядом, как пара кроссовок. Кусочек скотча был прилеплен к нижней половине маленького круглого лица; небольшая выпуклость показывала, где находится рот. Глаза Шарлотты были закрыты. «Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы».
Эсфирь опустилась на колени, ее обдало холодом от соприкосновения с бетоном. Она поставила ведро и губку на пол рядом с собой и немного подождала.
Это уже чересчур. Надо подняться и сказать Джону Дэвиду, что она не может выполнить его приказание.
Затем Эсфирь медленно приблизилась к лежащему телу, стараясь не смотреть на него и чувствуя, как к глазам подступают горячие слезы. Она протянула руку туда, где на мягком белом животе и на ребрах обозначились алые пятна, по четыре с каждой стороны, как отпечатки пальцев. Потом взяла губку и окунула ее в воду, которая и раньше-то была чуть теплой, а теперь совсем остыла. Стараясь касаться тела Шарлотты только мягкой стороной губки, она очень осторожно приложила влажный поролон к синякам на белом пространстве живота, как будто вода могла смыть их.
Глаза девочки широко распахнулись.
Эсфирь с воплем отшатнулась.
Шарлотта, не в силах кричать из-за ленты, застонала, подняла голову, дико глядя на Эсфирь, и начала трясти волосами, пряди которых выбились из косичек и падали ей на глаза. Потом она перекатилась на бок и принялась размахивать спеленутыми ногами, пока не исхитрилась сильно пнуть Эсфирь в колено.
Та охнула и схватилась за ушибленное место. Но Шарлотта от удара потеряла равновесие, тяжело рухнула на спину и, ударившись затылком о бетон, затихла.
Эсфирь подняла губку, которая отлетела в сторону при потасовке.
— Я только умою тебя, — попыталась она успокоить Шарлотту. — Я не сделаю тебе ничего плохого.
«Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы».
— Мне надо тебя выкупать. Ты должна стать чистой.
Пленница медленно подтянула ноги, будто устав от вспышки ярости, и уперлась ступнями в пол; голова ее по-прежнему безвольно лежала на бетоне. Шарлотта принялась медленно поворачиваться на спине по часовой стрелке, упершись затылком в пол и отталкиваясь ногами, как толстая белая золотая рыбка в аквариуме. Каждую минуту или две она замирала. Потом снова начинала движение. Наконец ей удалось отвернуть голову от Эсфири, и она застыла в неподвижности.
Эсфирь встала и подошла к ней с другой стороны, чтобы видеть лицо Шарлотты, опасаясь, что та снова начнет потихоньку уползать от нее. Но девочка, казалось, куда-то смотрела. Эсфирь опустилась на колени, приблизилась к голове Шарлотты и проследила за ее взглядом. И увидела крышки, валяющиеся на полу под кроватью.
Мусор.
От них пахло мусором. Им провоняла вся каморка. От крышек исходил слабый приторносладкий запах, которого Эсфирь раньше не замечала. Она спала над кучей мусора. Желудок у нее скрутило. Она оглядела крошечное помещение без окон. Это не подвал: подвал нельзя устроить ниже уровня моря. Это тюрьма. Камера пыток. Кровать, покрытая рваным одеялом. Весь ее мирок, такой маленький и убогий.
Снова посмотрев на Шарлотту, она поняла: этой девочке здесь не место. Она никогда не подчинится здешней атмосфере. Она все разрушит. Уже разрушила, будто вывернула комнату наизнанку, как футболку. Эсфирь могла бы прочесть послание, просвечивающее сквозь тонкую ткань бытия, но буквы шли задом наперед и не имели смысла. Надо все исправить.
Прежде всего — избавиться от Шарлотты, и она уже знала, как это сделать. Да, она совершит грех, но ведь Джон Дэвид постоянно внушал ей, что она грешница.
Эсфирь крадучись поднялась по лестнице. Джон Дэвид неподвижно лежал на диване, и ее поразило, каким умиротворенным он выглядит. Со свежевыбритым лицом, спокойно лежащий, а не нависающий над ней, он больше походил на мальчика, чем на мужчину. Она помнила, что на шее у него осталось крошечное красное пятно в том месте, где он порезался, когда брился.
Он порезался.
Значит, в доме есть бритва.
Для начала стоило бы заглянуть в ванную, примыкающую к спальне Джона Дэвида, но она туда никогда не заходила. Двери обычно были закрыты, так что, шагнув в темный коридор, она оробела. До сих пор она видела только кухню и бункер. Хотя Джон Дэвид и разрешил ей пользоваться ванной, а не крошечным
