из них она нашла поблизости. Кучка каменных вешек, расставленных по какой-то схеме. Там она и… там покоится Лоретта.
Тогда я и услышал шум, как будто ветка задела оконное стекло. Но вдруг вспомнил, что снаружи не было никаких деревьев. Я поднял глаза и увидел, что кто-то нарисовался у окна во вспышке молнии, сгорбленная, пепельная, измождённая фигура.
Дженис подавила вскрик: — Тот человек выглядит, словно его ударила молния — обгорелый…
— Ох, — наш хозяин нервозно рассмеялся. — Не обращайте внимания на эту истрёпанную кожу да кости. Всего лишь бродяга.
— Вот ужас, — проговорил я, удивляясь, почему произнёс именно это слово, сомневаясь, что бродяга может быть ужасен, но почему-то уверенный, что на самом деле это и хотел сказать.
— Выйду на минутку, люди. — Макмастерс надел шляпу и дождевик, и выскочил наружу. На мгновение в комнату проникла буря, взрыв водяной пыли. Потом дверь захлопнулась и воздух успокоился. В темноте та растрёпанная фигура всё ещё упорно маячила у окна. Дженис посмотрела на неё, потом отвела взгляд. Похоже, она собиралась свалиться без чувств. Я попытался убедить сам себя, что её просто одолела усталость.
Затем сквозь рёв бури что-то прокричал Джек Макмастерс. Я встал и выглянул наружу. Он стоял на подъездной дороге, лицом к лицу с тем существом, грозил и тыкал пальцем, вновь и вновь повторяя какое-то слово, которое я не мог разобрать. Бродяга или кто бы там ни был, ёжился промокшей, почти бесформенной грудой. На мгновение мне показалось, что это был вообще не человек, а каким-то образом ожившая охапка палок и грязи. Но нет, оно двигалось как человек, заползая за мусорный бачок. Джек Макмастерс запустил в него камнем, потом ещё, с силой, будто достаточно испугался или разозлился, чтобы намеренно его покалечить.
Но затем он подошёл к окну, встал прямо перед моим лицом и улыбнулся. Проблема разрешилась. Он вернулся внутрь, роняя капли. Где-то с минуту Макмастерс пытался продолжить беседу, отпуская замечания о том, как, должно быть, трудно получить в наши дни образовательный кредит. Я бормотал какую-то чепуху о грантах и экономии. Потом старик заметил, что он сам, несмотря на плащ, промок до костей и внезапно достал ключ, который я принял без возражений. Дженис была не в настроении и не в состоянии продолжать беседу дальше.
— Номер для молодожёнов, — пояснил Джек Макмастерс. — Полагаю, вы захотите переодеться в сухое и немного отдохнуть. Затем, в восемь, ужин. Боюсь, всего лишь мясо в соусе и разогретые бобы.
— Это было бы чудесно, — отвечал я. — Спасибо.
Лавируя, я вывел Дженис из ресторана. Её глаза были зажмурены, а руки прикрывали лицо. На миг ненастье обрушилось на нас, но переход в наш номер покрывала скатная крыша, которая немного защищала. Я осмотрел окрестности мусорного бачка, задумавшись, что же случилось с бродягой, но не испытывая настоящей жалости. Заботливость у меня выдохлась. В целом это был ужасный день. Довольно затянутый, но ужасный.
Номер для молодожёнов. Ну да, конечно. Нож в спину. И провернуть.
Позже я рассматривал тень своей жены, пока та мылась в ванной. Тень чернела на стенах цвета пыли, вызывая в памяти плутонический мрак. Блеснувшая вспышка и громовой раскат прервали мои размышления, но они тут же продолжились. Тень натянула теневые трусики.
— Дорогая? Тебе уже получше?
— Меня немного мутит. Надеюсь, это не от пончиков.
— Ну, я вот просто подумал. Мы находимся в Номере Для Молодожёнов и, знаешь, я просто подумал… — я осмелился надеяться, совсем чуть-чуть. Вот о чём я действительно размышлял.
— Забудь про это! — Она появилась из ванной, топлес, но бледная, недовольная и ничуть не соблазнительная. — Я просто не желаю заниматься любовью после… того бедняги.
— Это бывает везде, Дженис. Ты не можешь им помочь. Как и я. Даже здесь, где нет никаких улиц — уличные бродяги. Когда идёт дождь, они промокают.
— Этот выглядел, как мертвец.
Я глянул на часы. — Пять минут до нашего экзотического обеда в экзотическом отеле «Паловерде». Не следует заставлять ждать шеф-повара…
— Не умничай. Он был очень добр с нами.
Я наблюдал, как она одевается. Её движения были неловкими, мучительно медленными.
Проползло целых двадцать минут, перед тем, как мы совершили свой выход, в наших лучших туристических нарядах, чистых и лишь слегка обрызганных дождём. Джек Макмастерс ждал нас, не выказывая признаков нетерпения. Он облачился в шёлковый смокинг, синий, блестящий и безнадёжно устаревший. Я удержался от каких-либо комментариев.
— Пока вы собирались, — сказал он, — я сходил в комнату Лоретты и принёс несколько её книг. Может, вы двое, учёные и всё такое, захотите их взять.
— Премного благодарны, — ответила Дженис.
Он вручил ей три объёмных тома, все конца девятнадцатого века, все описывающие индейские обычаи.
— Похоже, они больше относятся к твоей области, чем к моей, — заметил я Дженис. И вправду, она специализировалась на языках племён Юго-Запада.
— Ещё раз спасибо, — проговорила она, положив их на стол.
Что-то стукнуло в окно. Я глянул, встревожившись больше, чем мог бы объяснить, но там был только свет неоновой вывески; а кроме этого лишь тьма и дождь. Джек Макмастерс бодро извинился и задёрнул все шторы. Всё ещё улыбаясь, он запер парадную дверь. — Этим вечером отель просто закрыт, — сказал Джек. Он щёлкнул выключателем, и неоновая вывеска потухла. Второй выключатель погасил свет над крыльцом. — Теперь мы можем узнать друг друга получше.
— Кажется, это потрясающие книги, — заметила Дженис.
— Лоретта всегда говорила, что книги только уводят подальше. Настоящее знание, всегда говорила мне она, нельзя отыскать в книгах.
Я переглянулся с Дженис. Она фальшиво улыбнулась и сказала: — Разумеется, это зависит от того, что вы называете «настоящим знанием».
— Я говорю о настоящем знании того, как устроен мир. Например, правила жизни и смерти. Лоретта утверждала, что «настоящее знание» сознательно исключалось из книг, что никто не мог его описать, даже, если пытался, будто оно неким образом защищалось. Она бывает очень самоуверенна, моя Лоретта.
Дженис побледнела. — Бывает?….
— Я имею в виду, была самоуверенна. Когда ещё была жива.
Я почувствовал приступ истинной жалости к этому человеку. Умершая жена до сих пор заполняла его дни и мысли, будто она никогда не уходила, потому что никого другого у него больше не было.
— Должно быть, тут очень одиноко совсем одному, — сказал я, немного смущаясь и надеясь, что он не примет это за снисхождение.
— Плохо быть одному, как я уже говорил. Но это хуже. Намного хуже. Думаю, нет большего одиночества, чем в скверном браке, когда ты не можешь уйти. В нескончаемом браке…
— В наше время
