1
Черный город, рыжие фонари, мокрый тротуар. Ночь. Бьют тяжелые лапы асфальт. Бьется в висках кровь, бьется в горле сердце, бьется в ушах крик.
— От…пус…ти…
Из пасти вырывается рык, из груди вырывается стон, из зубов — рука. Говорить не надо, и так она знает, что не отпустит.
Бежит по асфальту свет, бежит по ночному городу оборотень, бежит по груди струйка крови.
— Ос…кар… Не ус…петь…
Бежит время. Летит. Он и сам знает, что не успеть, но как отпустить? Как приказать себе остановиться, когда надежда и страх гонят вперед? Не за себя страх — плевать, что он оставил там, за спиной! — за нее.
Но оборотень останавливает бег, и человеческое тело неуклюже падает с кошачьего. Гигантская черная пантера склоняется над худенькой белой фигуркой и шумно дышит. Ходуном ходят ребра, из оскаленной до сих пор морды вырывается пар.
— Оскар… — Она проводит рукой по его морде, оставляя кровавый мазок, а он ищет, ищет глазами то, что принято называть печатью смерти. У них, у людей.
Она улыбается, а он прижимает к голове уши. Понял, поймал эту незаметную тень, уже упавшую на ее лицо.
— Ты… был… лучший… — шепчет она и уже не морщится от боли, когда говорит. Запах крови щекочет ноздри, обдирает горло, и он мотает головой, пытаясь прогнать наваждение, а она думает, что он спорит с ней.
Мокрый асфальт, тонкая луна, черные тучи, рыжие фонари, темные дома. Одежда испачкана, но уже все равно. Ее кровь засыхает на его морде, и он не может, не может просто ее отпустить.
— Когда-то… и ты… должен был… проиграть… — улыбается она, — хотя бы… раз…
Нет. Он не проигрывает. Никогда.
Уткнувшись лицом в его шерсть, она закрывает глаза и автоматически считает, как ходят туда-сюда его лопатки при каждом новом прыжке. Она знает, он отомстит. Она знает, ему не успеть.
Он знает — он не проигрывает. Никогда.
2
Попискивал аппарат, отсчитывающий удары сердца, в капельнице сочилось лекарство… Белые стены, синий пол, стеклопакеты на окнах — палата повышенного комфорта. Как будто этот комфорт нужен человеку в коме, теряющему память с каждой каплей лекарства и даже не видящему, кто сидит рядом с койкой, до боли стиснув подложенные под подбородок кулаки.
Едва слышно скрипнула дверь, Оскар дернулся, напрягаясь, но тут же расслабился — это был Шеф.
— Как она?
— Все так же.
Молчание.
— Шеф, неужели так необходимо было убивать ей память? Ну что она сможет…
— Вот именно, — оборвал его Шеф, глядя куда-то в окно. — Подумай, что она сможет после восстановления. Точнее, прости уж, если она выживет и восстановится. Ничего. Ранения были слишком серьезными — ты же лучше меня знаешь.
…Бьют тяжелые лапы в мокрый асфальт. Бежит оборотень по улице, бежит кровь по шерсти… Оскар резко дернул головой, прогоняя воспоминания. Сколько еще он потом отмывался от ее засохшей крови?
— Она ничего не может больше. Ее проверили, как только ты принес ее…
…Все самообладание понадобилось медсестре, чтобы не закричать, увидев окровавленную пантеру с окровавленным человеком на спине. Что за мысли успели пронестись у нее в голове?.. О чем она подумала, увидев, что белоснежные клыки стали красными? Что глава оборотней сошел с ума и искусал своего штатного эмпата?
— Сила уходила из нее. Ты знаешь, перенапряжение отражается на физическом здоровье. Видимо, в ее случае процесс был обратным.
…Падает на пол хрупкое тело в изорванной, изрубленной одежде. Бежевый кафель становится бурым. Бока пантеры ходят ходуном. Какое-то мгновение мешкают врачи, не решаясь подойти к ним. А он все смотрит на ее лицо — уже спокойное, ведь они добрались до цели. И теперь он больше всего боится, что она опустит руки, расслабится, и… все.
— Она могла бы восстановиться со временем.
— Оскар, это ты у нас оборотень. Она — простой человек, хоть и одаренный. Она не проживет больше восьмидесяти лет. А на восстановление ей понадобится лет тридцать. Прости.
Едва слышный вздох, чуть тускнеют янтарные глаза.
— Я все равно буду здесь.
— Будь. Только не говори ей, что произошло. Она теперь ничего не знает. И сообщение, что в больницу Института ее принес огромный черный леопард, — не лучшее начало новой жизни. Уважай ее жизнь.
Дверь закрывается. Оскар не сводит глаз с мертвенно-бледного лица. Тридцать лет. Но ведь она всегда была самой одаренной. Может быть, не тридцать? А меньше?
«Десять? Пятнадцать? — вдруг ехидничает внутренний голос. — Она изменится. Ты не узнаешь ее. Той девочки, что ты катал по ночному городу, уже не будет…»
Оборотень опускает голову. Он смотрит на нее последний раз. Он знает, что этот раз — последний. Если она выживет, ее переведут в обычную больницу. Она больше никогда не вспомнит о своей работе. И о нем.
Скрипит закрывающаяся дверь. Стул еще хранит тепло.
Уважай ее жизнь.
3
А потом случилось чудо: она выжила. Хоть и потеряла память, хоть и поверила, что занималась исследовательской работой — изучала европейские мифы. Именно поэтому слова «оборотень», «вампир» и «демон» ей настолько привычны. Единственным человеком, который остался в ее жизни, был Шеф. Только теперь он стал научным руководителем и куратором. Пресекал ненужные вопросы, заставлял отбрасывать сомнения… И когда он вел ее по больничному коридору мимо подпирающего стену Оскара, она не повернула головы. Ну что ты, дорогая, оборотней не существует. Это только мифы, дорогая. Это просто твои исследования, дорогая. А это? Это просто посетитель, дорогая, не смотри на него…
Шли ночи. Возвращаясь с дежурства, Оскар по привычке проходил мимо ее дома, автоматически находя среди десятков слепых окон то единственное… Но и оно было темно теперь. И со временем он забыл дорогу к ее дому.
Шли ночи. Луна сменяла солнце. Шли месяцы. Полнолуние сменяло в небе узкий серп. Шел по спящему городу оборотень. И ничего не хотел помнить. Но не имел права.
Часть 1
1
«Сделай шаг… Всего один шаг — и жизнь уже никогда не будет такой, как раньше… Забудь про все…»
Я вздрогнула и проснулась. Часы показывали пять утра, за окном серая хмарь — предрассветные сумерки. От одного взгляда на них почему-то защемило сердце. Я потянула носом воздух — пахло холодом, еще ночью, уже утром, полями и немного — адреналином. Голова мгновенно закружилась, к горлу подступили слезы и даже, кажется, выступили на глазах.
