— Эмилий жив, мне сердце говорит…
Старик почти насильно повел Фульвию, но не успели они пройти и сотни шагов, как встретили в этой безлюдной местности прохожих — мужчину и женщину, идущих, обнявшись, чтобы не упасть на скользкой покатости впотьмах.
Молния ярко блеснула.
Фульвия вырвалась из рук старика и побежала за прохожими, крича, чтобы они остановились, но мрак скрыл их. Она упала на колени, взывая:
— Эмилий!.. Эмилий!.. Это он… Я его узнала!
— Где ты его видишь, дитя мое? — возразил Брут, догнав несчастную. — Твои мысли расстроены, ты видишь призрак.
— Сердце не обманывает, Юний! Там… гляди!..
— Нам следует свернуть сюда, — послышался впотьмах женский голос.
— Ужасная погода! — отозвался мужчина. — Легко здесь оступиться и свалиться в реку.
— Грозна стихия неба, брат мой, а гнев богов еще ее грознее!..
— Фульвия, пойдем! — стал настаивать Брут. — Уж больше нет Эмилия на свете, довольно нам печалиться о нем!.. Взгляни, что творится вокруг! Я боюсь, что нас убьет молнией, мы не дойдем домой, заблудимся. Приютимся на эту страшную ночь у хороших людей… Близко отсюда жилище Евлалия, жреца Пана, я отведу тебя к нему.
Фульвия согласилась переждать грозу у знакомой ей Рулианы.
В этих местах у Тибра была исстари пещера, посвященная Инве, страшилищу древней латинской мифологии. Об этой пещере носились в народе весьма дурные слухи. Говорили, будто около нее бесследно исчезали прохожие, многим виделись призраки — мертвецы или чудовища, появлявшиеся из больших углублений, бывших в стенах пещеры. Шептали, будто Инва утопил одного из не понравившихся ему верховных жрецов.
Чтобы положить конец всем таким слухам, Тарквиний Гордый после реформы культа Януса изменил и все, что касалось страшной Палатинской пещеры.
Он наглухо замуровал бывший в ней вулканический провал, откуда неслись пугавшие чернь отголоски эха, обделал внутри и снаружи весь грот дорогим мрамором, поставил там статую человека на козлиных ногах с рогами, играющего на свирели с колокольчиком, и объявил, что Инва не кто иной, как греческий Пан.
К жрецу этой статуи Брут вел Фульвию.
Она рвалась из его рук к прохожим, но вдруг усмехнулась, говоря:
— Луций Юний, мне теперь думается другое об этих обнявшихся, идущих впереди нас.
— Оставим их, дитя мое!..
— Она назвала его братом… но, может быть, лишь из предосторожности… это… я видела…
Она намеревалась открыть старику все, что знала о любви Альбины к Арунсу, из-за чего Фигул поссорился со своим отцом, и о случайно сейчас подсмотренном ею любовном свидании.
Фульвии казалось, что впереди их идет эта чета влюбленных, казалось, что на этот раз сердце обмануло ее: идущий не Эмилий, а Арунс, которого она ненавидит меньше, чем Секста, только по той причине, что он ей не навязывался в женихи, сбивая с толку ее подругу.
Но ни рассказать Бруту обо всем этом, ни дойти с ним до жилища жреца она не успела.
В конце улицы сверкнул яркий огонь, затмивший самую молнию, потом еще и еще, а затем полное пламя взвилось к небу и полилось рекой. От молнии загорелся дом соседа, угрожая жилищу жреца.
В одну минуту, как всегда, улица наполнилась народом, выскочившим из домов и прибежавшим со всех концов города на пожар.
Исполняя служебную обязанность, показались верховные жрецы некоторых храмов со свитами из младших членов персонала, а затем и курульная колесница с сидящим стариком, имеющем знаки царского сана. Но это был не Тарквиний, находившийся теперь далеко и громивший рутулов, а его заместитель, гех sacrorum, на которого в последние годы одряхлевший, обленившийся и почти постоянно пьяный узурпатор свалил не только религиозные, но и светские обязанности римского властелина, куда тогда включалось и посещение каждого пожара.
Толпа все увеличивалась. В ее дальних от места катастрофы рядах шла болтовня о происходящем, искаженная после передачи слухов в десятые уши от очевидцев. Там говорили, будто жилище Евлалия уж горит, а жена его не вернулась от храма Аполлона, куда пошла к Фульгине, жене Евлогия.
Евлалия видели, как он швырял в окна свои жреческие инсигнии и служебные книги на руки других жрецов, чтобы спасти их от огня, а потом выпрыгнул сам.
— А ребенок?.. Ребенок Рулианы? — спросила женщина, подбежавшая с горы.
Она была ужасна, с глазами, выкатившимися из орбит, в разорванном платье, испачканном грязью на дожде, так как несколько раз упала по пути. Фульвия и Брут узнали в ней несчастную Альбину.
— Ребенок?.. Ребенок?.. — лепетала она вопросы, задыхаясь. — Рулиана унесла его с собой?
— Почем мы знаем? — ответили ей в толпе.
— Ребенок… ребенок сгорит! — взвизгнула Альбина и опрометью кинулась, но пробраться сквозь толпу к пожару оказалось нелегко.
Несчастная внучка великого понтифика в ужасе за участь чужого ребенка металась по просторному пустырю, теперь занятому толпой, кишевшей там, как муравейник, пока узнавший ее отец ее Фигул не окликнул:
— Зачем ты здесь, Альбина?! Что тебе тут надо? Ступай домой!..
— Сын… сын Рулианы! — отозвалась она с безумным взором. — Сын… там… в огне…
— Его давно унесли из дома, я его видел на руках няньки. Да полно тебе метаться при народе-то!.. Иди домой!..
— Он… ах… сын… спасен!..
Альбина, как сноп, упала на землю. Ее крик был последним, вылетевшим из разорвавшегося сердца.
Жрецы склонились к ней.
И они, и Брут с Фульвией, и многие в толпе поняли, что это вскрикнула и умерла настоящая мать спасенного ребенка.
Знавшие семейные дела жрецов поняли причину, почему Фигул так упрямо противился желанию своего отца посвятить Альбину в весталки, даже рассорился с ним.
Маститый великий понтифик подошел к нему и промолвил в слезах:
— Ты прав передо мной, помиримся!.. Но отчего ты мне не сказал всего?
Фигул не обнялся с отцом, угрюмо ответил:
— Теперь не время разбирать, великий понтифик, кто из нас прав и почему я тебе не доложил о том или другом, на все такое есть у нас иное место.
Отвернувшись, он стал распоряжаться переноской тела скоропостижно умершей дочери.
Глава XIV
Собака говорит с людьми
Пожар потушен. «Царь священных дел» уехал тем же порядком на курульной колеснице. Одни из жрецов примкнули к огорченному Фигулу, неизвестно о чем сильнее плакавшему — о смерти ли дочери или, скорее, о разрушенной мечте породниться с Тарквинием, заставить его сына взять супругой Альбину, на что Фигул, став фламином Януса, имел шансы на успех.
Он размышлял: «Надо было случиться этому пожару, как нарочно, в то самое время, когда она пошла к нему за окончательным ответом!.. Свидетели согласия Арунса были готовы выскочить из засады, и я с ними… Все было налажено… надо было этой молнии ударить в сеновал… эх!..»
