Когда ваш пес по-человечьи молвит, Возможет враг Тарквиниев всех власть Заставить в прах разрушиться пред силой И навсегда без возрожденья пасть.
Туллия улыбнулась.
— Луций! — позвала она уходящего мужа. — Что тебе вздумалось считать собак врагами и душить такую хорошую дрессированную свору? Я не вижу опасности. Оракул без малейшей двусмысленности прямо говорит, что твоя власть несокрушима — что тебе пасть так же невозможно, как и собаке заговорить.
Это было в первый раз, что тиранка стала просить о пощаде приговоренных к смерти… собак, ибо для людей в ее черном сердце снисхождения найтись не могло.
Глава XII
Замысел Секста
Успокоившись благоприятным прорицанием, Тарквиний и Туллия покинули гавань и уехали в Рим с возвратившимися сыновьями, Брутом и всей родней.
Тарквиний через несколько дней уехал на войну, но Секст соскучился в стане и не поладил с суровым, прямолинейным Мамилием, мужем Арны, поэтому он остался вместо отца дома под пустым предлогом залечивания ничтожной раны.
Спурий тоже остался, мотивируя это желанием самого Мамилия, чтобы не мешать этруску одному командовать римской армией, но на самом деле ради того, чтоб узнать, как ему теперь смотреть на Брута.
Спурий, Валерий, Луций Колатин редко попадались тиранке на глаза, а Лукреция совсем уехала домой, в Коллацию.
Туллия забыла их, не придиралась во время своих припадков пьяной тоски и гнева. Жертвами ее дурных часов были Фульвия и Арна, не имевшие возможности удалиться от нее. Везде они ей мешали, ничем не могли угодить.
Препятствий для свадьбы Секста с Фульвией теперь не было. Несчастная девушка была в отчаянии. Туллия вспомнила этот свой проект, позвала племянницу к себе и заговорила:
— Готовь твое желтое покрывало, Фульвия! В восьмой день календ марта ты станешь женой Секста.
— Тетушка, пощади! — завопила Фульвия, ошеломленная таким издевательством над ее чувствами. — Когда тебе угодно, только не в этот день!
— А мне угодно именно в этот день! — ответила тиранка, засмеявшись.
Восьмой день календ марта был годовщиной казни Эмилия. Фульвия, вне себя от горя, бросилась искать Брута.
В чертоге рекса его не было. Слуги сказали, будто он ушел в лавки, что за форумом, что-то покупать, так как ему часто давались подобные поручения.
Презирая все приличия, всю дурную молву, могущую возникнуть о ней, Фульвия торопливо накинула покрывало и одна, без провожатых, убежала искать своего покровителя.
В лавках Брута уже не было. Один прохожий, подслушав расспросы, сказал, что видел Брута на берегу Тибра.
Фульвии пришлось далеко идти. Было холодно, собиралась гроза, ветер дул уже сильно.
Несчастная девушка ничего этого не замечала, ни о чем не думала, кроме своего горя. Она побежала, точно рабыня, посланная за врачом. Ей было безразлично, встретится ли она со знакомыми, ей было не до репутации.
Она ясно видела в вечернем сумраке две обнявшиеся фигуры подле развалин какого-то давно сгоревшего дома. Ей показалось, будто это Арунс и Альбина, но она не обратила внимания на внучку Вителия и пошла к Тибру, поглощенная единственной мыслью — найти Брута.
Она нашла его, но… внезапно ужас пригвоздил ее к месту — Брут ходил по пустынному берегу на окраине города, обнявшись с Секстом, ее врагом, и что-то шутливо шептал ему на ухо, как бы слегка возражая.
— Но ведь ты скоро женишься! — дошло до слуха притаившейся девушки.
— Так что же? — отозвался нахал с дерзкой улыбкой. — Жениться я могу, на ком велят старшие, а любить тоже могу, кого сам себе выберу. Добровольно или насильно на этих днях Лукреция будет моей, я уже изобрел план и решил без откладываний завтра ночью…
Он что-то еще шептал, но до Фульвии это не дошло. Она стала колебаться в своем мнении о Бруте из-за виду его ужимок, улыбок, вульгарных телодвижений, двусмысленных хихиканий, пока Секст не ушел.
Брут заметил девушку и ласковым голосом позвал:
— Поди ко мне, дитя! Затем ты здесь, одна в такую погоду? Подходит ночь…
— Мне все равно, Луций Юний, — возразила она, — ночь и буря моего сердца мрачнее, ужаснее стихии. Здесь с тобою был Секст; я его видела.
— Да, он здесь был.
Шут совершенно исчез, перед Фульвией Брут стоял как мрачный философ-аскет. Взглянув в его ласковые, чистые глаза, Фульвия зарыдала.
— Юний, мой брат и все друзья убеждают меня, будто ты изменник! Я им не верю. Неужели ты от нас отрекся?! Неужели ты предал тирании бедный Рим?! Нет, ты не можешь этого сделать! Я верю в честность твоей души, знаю, что ты не переменился. Спаси меня, Юний! Спаси или помоги умереть!.. Обвини, казни меня, если нельзя спасти, но не допусти стать женой Секста — я его ненавижу, этого пьяницу, нахала, грубияна… Сейчас здесь… то, что я невольно слышала из ваших разговоров… Ах, Юний!..
— Милая, молись! — ответил Брут с глубоким вздохом. — Не теряй надежды. Я верен моему долгу. Мои друзья скоро возвратят мне свое уважение — увидят и поймут, что спасение Рима…
— Моя свадьба назначена на восьмой день календ марта… Сегодня тетка сказала мне об этом, а этот день… годовщина казни…
— Знаю. Я подучил твою тетку устроить такую насмешку над всеми вами.
— Юний! Ты подучил… верить после того…
— Этот день, дитя, если угодно благой судьбе, сделается днем твоего счастья. Беда грозит не тебе — уж больше двух лет Секст преследует Лукрецию своею отвратительной страстью, чтобы осквернить за то, что ее признали самой верной женой в Риме. Передай это твоему брату.
— Ах, Юний! Я передам, но брат едва ли поверит моему письму. Ты говоришь, что грустный день годовщины казни станет днем моего счастья… С кем, Юний? Никто не заменит мне любимого человека, но иногда мне кажется… Ты плачешь, Юний?.. Скажи одно слово: Эмилий жив?
— Эмилий казнен, — ответил старик с заметной дрожью в голосе, — Эмилия нет на свете, но боги пошлют тебе человека, который заменит его.
— Никогда мне его никто не заменит! — вскричала Фульвия с громким рыданием.
Глава XIII
Сердце не обманывает
Брут с отеческой нежностью привлек горюющую девушку на свою верную грудь.
— Дитя, дитя! — шептал он, целуя ее в голову. — Не мучь меня! Я не могу тебе всего открыть, всего-то я и сам не знаю… Сивилла и Дельфийский оракул стали защищать Рим, обещали помочь нам, отшатнувшись от Тарквиния за скупость, а от его сыновей и Туллии — за приверженность к этрусскому культу, который в исконной вражде с греческим, — за осмеяние богов, за нечестие.
