Наряд этих двух бойцов был резко различен, но очи их горели одинаковой злобой, и жажда мщения была равно велика в их сердцах.
Охваченные диким бешенством боевой ярости, они вихрем стремились друг на друга с копьями на перевес и остановились как вкопанные, оказавшись лицом к лицу, как на дуэли.
Войска в них узнали каждый своего главнокомандующего и предводителя врагов: это были развратный и легкомысленный Арунс, сын Тарквиния Гордого, и Юний Брут, первый военный консул римской когорты.
— Злодей, ненавистный предатель! — закричал Арунс. — Ты мать мою в ссылку с позором изгнал. Отца моего ты лишил всех владений, ограбил нас… мы почти нищие.
— Не сами ли вы виновники восстаний, вызванных вашей жестокостью?! — ответил Брут. — Твоя мать внушала мужу казнить то того, то другого из богатых граждан, придираясь к пустякам, чтобы конфисковать их имущество. Час воздаяния настал — их наследники конфисковали все у вас. Храбрейших воинов наравне с рабами вы принуждали к разным унизительным работам вроде копания рвов и траншей. А девицы?! Какая из них могла уцелеть в чистоте, если пал на нее ваш сладострастный взор? Вы развратили моих сыновей до того, что я отдал их на казнь, чтобы не пятнать мой род Юниев такими выродками… а ведь я их любил, Арунс, не меньше, чем вас ваши родители. Ты помнишь, как я лаял псом перед тобой в шутовской одежде в такие минуты, когда вся душа моя ныла в безотрадной тоске разбитых надежд? Могу ли я пощадить тебя, злодей?! От меня и Рима пощады тебе нет… умри!..
— Умри! — повторил в ответ раздраженный Арунс.
Два копья взвились с пронзительным свистом и разом вонзились в сердца этих яростно возненавидевших друг друга людей.
Кони прянули на задние ноги, повернулись и понесли назад, каждый к своему стану, мертвые тела вождей, запутавшихся в вожжах за неимением стремян в те времена.
Воины, лишенные предводителей, не повинуясь второстепенным начальникам, ринулись одни на других в сечу… Это был не бой, а бойня, сумятица, кровавая резня. От двух двадцатитысячных армий остались только обломки знамен-манипул в руках кучки калек.
И приверженцы и противники Тарквиния Гордого погибли в этом побоище под стенами Рима.
Когда настала ночь, знатнейшие жители города с Валерием во главе — так как он был вторым консулом, гражданским, и не участвовал в бою, оставленный внутри города для охраны, — пришли на поле битвы.
Они недоумевали, кто победил, как вдруг из леса показалась гигантская фигура человека-медведя. Мифический Сильван возвестил, что победили римляне, потому что их пало там одним человеком меньше, нежели этрусков, сражавшихся за Тарквиния.
В этом сражении были убиты Октавий Мамилий, этрусский лукумон, бывший мужем несчастной Арны, Виргиний Руф и… Эмилий — жених, не успевший стать мужем Фульвии.
Кто же уцелел? Сам возвеститель этот Сильван, в костюме и маске которого скрывался Арпин, муж Ютурны, сестры Эмилия, — один из давних проскриптов тирании.
При свете луны он нес на плечах тело своего павшего друга Виргиния к его жене и детям в лес.
Сивилла Ютурна, идущая сзади, пела «триста» — импровизированные причитания о мертвецах. Евлогий и Евлалий, братья жены Виргиния, римские жрецы, несли тело Эмилия. Фульвия, заливаясь слезами, светила им факелом под темной сенью деревьев.
Они шли к помещичьей усыпальнице Гердониев и Руфов.
Так они ходили туда несколько лет, но потом перестали, все довольные своею счастливой, мирной и простой жизнью. Одна Фульвия продолжала сетовать над урной любимого ею человека, не любившего ее, пока к ней не стал приходить любивший ее Валерий.
Сетуя вместе, молодой консулар, то есть бывший консул, убедил девушку, что, несмотря на насильственный брак с лукумоном и предсмертную передачу своих любовных прав Фульвии, Арна и Эмилий принадлежат друг другу в загробной вечности, а поэтому им, оставшимся в живых, другу и подруге, не должно навязываться слишком долго со своею печалью мертвым, которым будет гораздо приятнее видеть их счастливыми на земле.
Решив так, Фульвия и Валерий вступили в брак и были долго-долго счастливы.
Жестокая Туллия была ужасно наказана судьбой — хуже, чем мог ее наказать народ. Она очень долго была жива, но жизнь злодейки была непрерывным мучением. Она пережила Тарквиния, умершего от горя, оплакала Секста и, наконец, обоих младших сыновей, убитых в сражении.
Терзаемая печалью о потерянной власти, богатстве и детях, Туллия горестно влачила свое существование, скитаясь с места на место, не находя себе нигде пристойного убежища, как будто ни в каком городе не терпели ее пенаты — покровители этого места.
Не лишившись рассудка вполне, а только иногда страдая своими прежними припадками, она мучилась, не имея забвения своих злодеяний и потерь.
Оракул Дельфийский и сивилла много веков пользовались благоговением и страхом римлян, не дерзавших сомневаться в силе прорицателя и его помощницы. За дорогую плату под видом жертвоприношений можно было осматривать подземный мир со всеми его ужасами и чудесами богатым любопытным язычникам, не дерзавшим подозревать, что это не что иное, как ловко устроенные декорации и машины.
Брут, Колатин и Валерий коренными реформами всего строя римской администрации и гражданской жизни положили начало славе Рима… Славе? Пожалуй, с этим можно согласиться, но никак не благосостоянию, не благоденствию его жителей.
Учрежденный ими республиканский режим погасил очень быстро только что начавшееся введение цветущей этрусской культуры и греческой цивилизации, задавил все светлые, свободные порывы духа в творчестве искусства и ремесленных занятиях.
Республика для римлян стала кумиром с железной рукой, налегшей ярмом патриотического фанатизма. Республика устранила всякую радость из жизни отдельных личностей, превратила людей в автоматов государственной машины без всякого проявления самостоятельной воли.
Римлянин-республиканец делал всю жизнь, с колыбели до могилы, только то, что должен, отложив всякую мечту о том, что он может чего-нибудь желать.
Обстоятельства, при каких сложились такие характеры, как Кориолан, три Манлия (Империоз, Торкват, Капитолин), Муций Сцевола, — тяжелые картины сплошного страдания людей, и мы не считаем их подходящими для содержания беллетристических произведений легкого чтения.
Наша единственная попытка к изображению этой безотрадной эпохи, от низложения Тарквиния до Пунических войн, есть рассказ «По геройским следам», где мы рассматриваем условия быта, в каких мог совершиться подвиг Курция.
Нам известно несколько литературных произведений на темы этой эпохи, но они все более или менее тусклы и неудачны. За целых триста лет нашей цивилизации со Средних веков славой пользуется только один «Кориолан» Шекспира, да и тот производит впечатление весьма тяжелое.
