Я осуждаю не слова, эти отборные и драгоценные сосуды, а то вино заблуждения, которое подносят нам в них пьяные учителя.
Августин БлаженныйСамое серьезное и авторитетное с точки зрения античной культуры отношение к образу Диониса и дарованного им вина мы видим в трагедии Еврипида «Вакханки». Используя уже знакомый нам миф о страстях фиванского царя Пенфея, великий афинский драматург красноречиво свидетельствует о неодолимой власти Диониса и о силе его пьянящей крови:
«[Прорицатель Тиресий говорит фиванскому царю Пенфею]: Этот новый бог, над которым ты глумишься, – я и сказать не могу, сколь велик он будет в Элладе. Заметь, юноша: есть два начала, господствующие в жизни людей.
Первое – это богиня Деметра… она же и Земля; называть ты можешь ее тем или другим именем. Но она сухою лишь пищею вскармливает смертных; он же, этот сын Семелы, дополнил недостающую половину ее даров, он изобрел влажную пищу, вино и принес ее смертным, благодаря чему страждущие теряют сознание своего горя, напившись влаги винограда, благодаря чему они во сне вкушают забвение ежедневных мук – во сне, этом единственном исцелителе печали. Он же, будучи сам богом, приносится в виде возлияний другим богам, так что при его посредничестве люди получают и все прочие блага.
Второе начало – сын Зевса и Латоны, мой владыка Феб[66]; и с ним сравнялся Вакх, получив равностепенный удел. В противовес кифаре он дал смертному роду приятную усладу флейты, которая чарует душу и возвращает молодость телу. Он же и вещатель – вакхическое неистовство содержит крупную долю пророческого духа: мощной силой своего наития бог заставляет одержимых им говорить будущее. Он же, наконец, вместе с ним приобрел и долю военной силы: не раз выстроенное и вооруженное войско было рассеяно внезапным ужасом, прежде чем его коснулось копье врага; а ведь и это – бешенство, насылаемое Дионисом. И ты увидишь еще, что он займет и дельфийские скалы, резвясь с факелами на двуглавой горе, бросая и потрясая вакхической ветвью, и будет велик во всей Элладе»[67].
Словам прорицателя Тиресия вторит хор: «Сын Семелы – великий бог-покровитель увенчанных гостей на веселом пиру; над ним, который дал нам такие дары: водить шумные хороводы, веселиться при звуках флейты, отгонять заботы, когда на праздничном пиру поднесут усладу вина, когда за трапезой украшенных плющом мужей кубок навеет сон на них… Уйти бы нам на Кипр, на остров Афродиты, где обитают чарующие душу смертных Эроты! Или в бездождный Пафос[68], оплодотворяемый струями варварской реки о ста устьях! Но где та, что краше всех, где Пиерия[69], родина муз, где святые склоны Олимпа? Туда веди нас, о Бромий[70], Бромий, наш вождь, наш благословенный бог! Там Хариты, там нега, там вакханкам дозволено резвиться. Да, наш бог, сын Зевса, любит веселье, но он любит и благодатную Ирену[71], кормилицу молодежи; оттого-то даровал он людям усладу вина, равно доступную и богачу и бедняку, ни в ком не возбуждающую зависти. Оттого-то ему и противны те, кто не о том заботится, чтобы и в светлые дни, и в сладкие ночи проводить в блаженстве свою жизнь. Вот где мудрость: умом и сердцем сторониться от безмерно умных людей. Веру и обряды простого народа – их принимаем и мы».
Вместе с тем в той же трагедии мы видим антитезис – таинства Диониса часто становились прикрытием типичной распущенности. Пенфей говорит: «Но вот я слышу о небывалом бедствии, разразившемся над нашим городом, – что наши женщины, под предлогом мнимых вакхических таинств, оставили свои дома и теперь беснуются в тенистых горах, чествуя своими хороводами этого новообъявленного бога – Диониса, как его зовут; что они группами расположились вокруг полных кувшинов вина (здесь глаза Пенфея загораются странным блеском; его голос дрожит от внутреннего волнения, которое он хочет побороть, но не может), и тут – кто сюда, кто туда – украдкой уходят в укромные места, чтобы там отдаваться мужчинам; они прикидываются при этом, будто они – священнодействующие менады, на деле же они более служат Афродите, чем Вакху».
Еврипид как гениальный провидец видел обе стороны поклонения богу вина. И, хотя победу в противостоянии с Пенфеем у него неизбежно одерживает Дионис, Пенфей в этой трагедии выступает настоящим драматическим героем, видящим возможную изнанку вакхической жизни.
