– Есть на свете огромные богообительные горы, на которых стоит множество монастырей, – продолжал я. – В этих монастырях живут монахи в желтых рясах, которые сидят, скрестив ноги, месяц, два, шесть месяцев и думают все об одной и той же вещи. Об одной, слышишь? Не о двух – об одной! Они не думают, как мы, о женщине и лигните, о книге и лигните – все свои мысли, Зорбас, они концентрируют на одной-единственной вещи. И творят чудеса. Так и происходят чудеса. Видел ли ты, Зорбас, как линза на солнце собирает все лучи в одну-единственную точку? Вскоре в этой точке вспыхивает огонь. Почему? Потому что сила солнца не рассеялась, а собралась вся в одной точке. Так и разум человеческий: если думать об одной-единственной вещи, можно творить чудеса. Понимаешь, Зорбас?
У Зорбаса дух захватило. В какое-то мгновение он встрепенулся, словно собираясь уйти, но сдержался.
– Говори! – глухо прорычал он, но тут же сорвался на ноги и закричал: – Нет, молчи! Молчи! Зачем ты говоришь мне все это? Зачем ранишь сердце? Мне было хорошо здесь, так зачем ты меня расталкиваешь? Я голодал, Бог или дьявол (будь я проклят, если я их различаю!) бросил мне кость, и я ее обглодал. Я вилял хвостом и кричал ему: «Спасибо! Спасибо!» А теперь…
Зорбас топнул ногой о камни, повернулся ко мне спиной и пошел было к бараку, но все в нем еще клокотало, он остановился и прорычал:
– Пфф! Благодарствую за кость, которую бросил мне богодьявол! Негодная шансонетка! Старая баржа!
Зорбас схватил пригоршню гальки и швырнул в море.
– Кто же это, кто же это швыряет нам кости?!
Он подождал немного и, не дождавшись ответа, разозлился.
– Молчишь, хозяин? Если сам ты знаешь, скажи, чтобы и я знал его имя, и – будь спокоен! – тогда ему несдобровать! А так вот, наобум, с кем мне бороться? Ничего у меня так не выйдет!
– Я проголодался. Приготовь что-нибудь, поедим сначала!
– Неужто один вечер нельзя обойтись без ужина, хозяин? Один из моих дядьев был монахом, так он целую неделю только водой и солью жил. По воскресеньям и большим праздникам ел немного отрубей. Сто двадцать лет прожил.
– Сто двадцать лет прожил, потому что верил, Зорбас. Он нашел своего бога, привязал своего осла, и ничто его не беспокоило. А у нас, Зорбас, нет бога-кормильца. Поэтому зажги лучше огонь. Есть тут немного рыбы, приготовь-ка из нее суп – горячий, густой – и положи побольше лука и перца – так, как нам нравится. А потом посмотрим.
– И что ж мы увидим? – спросил Зорбас, который уже разошелся. – Как поедим и насытимся, так и забудем.
– Это как раз то, что нужно. В этом смысл еды… Давай-ка, Зорбас, приготовь рыбный суп, чтобы мысли нас не донимали!
Но Зорбас даже не пошевелился. Он стоял как вкопанный, смотрел на меня, а затем сказал:
– Послушай, хозяин. Я ведь знаю, что у тебя на уме. Вот сейчас, когда ты говорил, нашло на меня озарение, и я увидел!
– Ну и что же у меня на уме, Зорбас? – спросил я, засмеявшись.
– Ты тоже хочешь построить монастырь и поселить в нем вместо монахов несколько таких же бумагомарателей, как твое благородие. Чтобы вы там читали и писали дни и ночи напролет, а затем выпускали изо рта, как святые на картинах, ленты с печатным текстом. Ну что – прав я?
Я горестно опустил голову. Давние юношеские мечты, крылья, утратившие оперение, легкомыслие, благородные устремления… Основать новый духовный монастырь, затвориться в нем с десятком товарищей – музыкантов, художников, поэтов, трудиться все дни напролет и только по вечерам встречаться друг с другом за беседой… Тогда я даже составил устав такого монастыря и даже дом подыскал – у церкви Святого Иоанна Охотника на Гиметте[42]…
– Прав я! – сказал довольно Зорбас, видя, что я только краснею и молчу.
– Ты прав, Зорбас, – ответил я, скрывая волнение.
– Ну, тогда прошу тебя об одной милости, святой настоятель: меня в этом монастыре сделай привратником, чтобы я мог заниматься контрабандой. Буду время от времени доставлять в монастырь что-нибудь необычное – женщин, бузуки, бутыли с узо, жареных поросят… Чтобы вся жизнь не пропала зря среди болтовни!
Зорбас засмеялся и поспешно направился к бараку, а я побежал за ним. Он молча почистил рыбу, я принес дрова и развел огонь. Суп сварился, мы взяли ложки и стали есть прямо из горшка.
Оба мы молчали, потому что целый день ничего не ели, аппетит у нас был отменный. Мы выпили вина, настроение поднялось. Тогда Зорбас заговорил:
– А неплохо было бы, хозяин, если бы сейчас пришла к нам Бубулина. Славная женщина, будь она неладна! Ее только и не хватает. Скажу тебе по секрету, хозяин, мне ее захотелось, дьявол ее побери!
– Тебя уже больше не интересует, кто тебе швыряет эту кость?
– Тебе-то что, хозяин? Иголку в стоге сена искать? Кость важна, а не рука, которая ее бросает. Хорошая кость? Мясо на ней еще есть? Вот в чем вопрос, а все прочее…
– Еда свершила свое чудо! – сказал я, похлопав Зорбаса по плечу. – Успокоилось голодное тело? Успокоилась вопрошающая душа? Принеси-ка сандури!
Но в то самое мгновение, когда Зорбас уже поднимался, галька зашуршала под торопливыми и тяжелыми мелкими шагами. Поросшие волосами ноздри Зорбаса так и заходили ходуном.
– Легка на помине! – сказал он тихо и хлопнул себя по бокам. – Пришла! Учуяла Зорбаса сучка, взяла след и пришла.
– Пойду я. Устал. Пойду прогуляюсь, – сказал я. – А вы задавите друг друга.
– Спокойной ночи, хозяин!
– И не забывай, Зорбас: ты ей обещал свадьбу, не выставляй меня обманщиком.
Зорбас вздохнул:
– Снова жениться, хозяин? Надоело уже.
Запах парфюмерного мыла становился сильнее.
– Держись, Зорбас!
Я поспешил уйти, потому что снаружи уже слышалось дыхание старой русалки.
XVII
На рассвете следующего дня меня разбудил крик Зорбаса.
– Что это с тобой с самого утра? Почему ты кричишь? – спросил я.
– Так дело не пойдет, хозяин! – ответил он, укладывая в торбу съестные припасы. – Я приготовил двух мулов, поднимайся, съездим в монастырь – подпишем бумаги и запустим подвесную дорогу. Лев только одного боится – вшей. Вши нас заедят, хозяин!
– Почему это ты называешь вошью бедную Бубулину? – спросил я, засмеявшись, но Зорбас сделал вид, будто не слышит.
– Пошли, пока солнце не поднялось высоко, – сказал он.
