Мне захотелось подняться в горы, подышать воздухом, пропитанным запахом сосны. Мы отправились на мулах вверх, сделали небольшую остановку у шахты, и Зорбас отдал распоряжения рабочим – долбить «Настоятельницу», проложить канавку в «Мочегонной» и отвести воду…
День сиял, словно гладко отшлифованный бриллиант. Мы поднимались вверх, и вместе с нами поднималась вверх, очищаясь, душа. Я снова испытал, сколь важны для души чистота воздуха, легкость дыхания, широта горизонта. Кажется, будто душа – дикое животное, которое обладает легкими и ноздрями, нуждается в обилии кислорода и страдает среди пыли и дыхания многих существ…
Солнце поднялось, когда мы въехали в сосновый лес. Пахло медом, ветерок веял над нами, шумя, словно море.
В течение всего пути Зорбас присматривался к склону горы, мысленно забивая через каждые несколько метров столбы, а поднимая глаза, видел, как проволока уже блестит на солнце, уходя линией вниз, к берегу, и подвешенные на ней, очищенные от ветвей стволы летят стрелами.
Он потирал руки и говорил:
– Отличная работа! Золотое дно! Деньги будем лопатами загребать, а потом сделаем то, о чем говорили.
Я удивленно глянул на него.
– Не притворяйся, будто ты забыл! Перед тем как построить наш монастырь, отправимся на большую гору, как там ее называют, Фивы?
– Тибет, Зорбас, Тибет… Но только вдвоем. Тамошние места не для женщин.
– А кто говорит о женщинах? Хороши они, несчастные, хороши, не надо от них отказываться, когда у мужчины не окажется мужской работы – добывать уголь, захватывать крепости или разговаривать с Богом. Что тогда делать, чтобы с тоски не помереть? Вот он и пьет вино, играет в кости, ласкает женщин. И ожидает. Ожидает, пока придет его час. Если придет.
Зорбас немного помолчал и снова сказал, уже сердито:
– Если придет! Потому что может и не прийти. – А затем добавил: – Не могу я больше, хозяин, не могу. Или земля должна стать больше, или я – меньше. Иначе – пропал я.
Из-за сосен вышел монах – рыжий, с пожелтевшей кожей, в сутане с закатанными рукавами и черной закругленной скуфье. В руке у монаха была железная палица, которой он ударял о землю, торопливо шагая вперед. Увидав нас, монах остановился, поднял железный посох и спросил:
– Куда путь держите, благослови вас Бог?
– В монастырь, – ответил Зорбас. – В монастырь помолиться.
– Возвращайтесь обратно, христиане! – воскликнул монах, и его голубые навыкат глаза налились кровью. – Возвращайтесь обратно, для вашего же блага! Не сад это Богородицы, но владения Сатаны. Бедность, послушание, целомудрие приличествуют монаху?! Ложь! Ложь все это! Возвращайтесь обратно, да поскорее: мошна, содомский грех да то, как стать настоятелем, – вот их Святая Троица!
– С этим не соскучишься! – радостно сказал, повернувшись ко мне и присвистнув, Зорбас.
Затем он спросил монаха:
– Как тебя зовут, старче? И куда, скажи, будь добр, путь держишь?
– Захарий. Взял я котомку и ушел оттуда. Ушел, не могу больше. А твое имя как, земляк?
– Канаваро.
– Не могу я больше, брат Канаваро. Христос всю ночь напролет стенает, не дает мне уснуть. И я тоже стенаю вместе с ним. А настоятель – чтоб ему в огне гореть! – позвал меня сегодня на рассвете и говорит: «Ты, Захарий, братьям спать не даешь. Прогоню тебя!» – «Это я им спать не даю? Я или Христос? Это он стонет», – отвечаю я. Поднял тогда настоятель свой посох и вот, вот – глядите!
Монах снял скуфью и показал запекшуюся на волосах кровь.
– Отряхнул я прах с ног моих и отправился в путь.
– Пошли с нами обратно в монастырь, – сказал Зорбас. – Я тебя с настоятелем помирю. Пошли. Составишь нам компанию и дорогу покажешь. Сам Бог тебя послал.
Монах немного подумал, глаза его блеснули, и он спросил:
– А что вы мне дадите?
– А ты что хочешь?
– Оку соленой трески и бутылку коньяка.
Зорбас внимательно поглядел на него:
– Не пребывает ли в тебе какой-нибудь дьявол, Захарий?
Монах вздрогнул.
– Откуда ты знаешь? – спросил он изумленно.
– Я на Афоне бывал, кое-что знаю, – ответил Зорбас.
Монах опустил голову и еле слышно пробормотал:
– Да. Пребывает.
– Это ему хочется трески и коньяку?
– Да, будь он трижды проклят!
– Хорошо, согласны! Может быть, он еще и курит?
И Зорбас бросил монаху сигарету, которую тот вожделенно схватил.
– Курит, конечно же, курит, будь он проклят! – сказал монах, вытащил из-за пазухи кремень с фитилем, высек огонь и затянулся, насколько позволяли легкие.
– Во имя Христа! – провозгласил он затем, переменив решение, поднял свою железную палицу и пошел впереди.
– А как зовут этого дьявола, что внутри тебя? – спросил Зорбас, подмигнув мне.
– Иосиф, – не оборачиваясь, ответил монах.
Общество полоумного монаха было мне не по душе. Искалеченный разум, как и искалеченное тело, вызывает у меня смешанное чувство антипатии, жалости и отвращения. Однако я ничего не сказал, предоставив Зорбасу полную свободу действий.
На свежем воздухе разыгрался аппетит. Проголодавшись, мы устроились под огромной сосной и открыли торбу. Монах с жадностью наклонился и заглянул, что там внутри.
– Нечего облизываться, отче Захарий! – воскликнул Зорбас. – Завтра – Чистый понедельник. Мы – масоны, потому подкрепимся мясом и цыпленком, и Бог нас простит. А для тебя, святой отец, есть у нас халва и маслины, пожалуйста!
Монах погладил свою засаленную бороду и сокрушенно сказал:
– Я, Захарий, пощусь. Поем маслин и хлеба, выпью водицы… Но Иосиф – дьявол, он не постится. Он тоже поест мяса и хлебнет вина из вашей фляги, проклятый!
И, перекрестившись, монах жадно заглотил хлеб, маслины, халву, утер рот ладонью, выпил воды, а затем снова перекрестился, как после еды.
– А теперь черед трижды проклятого Иосифа…
И монах набросился на цыпленка.
– Жри, проклятый, – зло рычал монах, уплетая огромные куски. – Жри! Жри!
– Молодец монах! – восторженно воскликнул Зорбас. – И Богу свечка, и дьяволу кочерга! – Затем он повернулся ко мне и спросил: – Как он тебе, хозяин?
– На тебя похож, – ответил я, засмеявшись.
Зорбас протянул монаху флягу с вином:
– Хлебни, Иосиф!
