На станции царили уют и безмятежность. Месмер и кинетик спали. Торнадя объясняла юным рунари, как пользоваться ванной:
– …вот полотенце, – донеслось до меня. – Вымоешь голову, обмотаешь вот так и так.
– Зачем? – поразилась Ллиу-Лли.
– Чтобы получилась чалма из полотенца.
– Зачем?
– Что «зачем»? Так надо. Так все делают.
– Госпожа, я не понимаю. Это что, ритуал хорошей погоды?
Белая Ллиу-Лли взяла шефство над бывшей Матерью Костей. Они даже халатики выбрали одинаковые: белый и одуванчиковый.
– Так надо, малышки. Идите, вымойтесь хорошенько, – Торнадя по-матерински расцеловала своих подопечных. – Лёгкого вам пара.
Рунари послушно отправились в санитарный блок. Счётчица грустно смотрела им вслед.
– Торнадя, – окликнул я её.
– Аюшки?
– Что ты им сказала? О паре?
– Это для женщин, Андрюша. Старинное напутствие перед мытьём.
– И что оно означает?
– О-о, дружок, тут хитро всё. «Пар» – это уважительное от слова «парень». Не паренёк, не парниша, не парничок какой. Серьёзный человек. Тот, с кем можно стать парой.
– Хм… Помню. «Пашня под паром». А лёгкий?
– Лёгкий – значит, на характер лёгкий, покладистый.
Интересно. Какое знание лингвистики. А ведь всего лишь счётчица.
Торнадя взяла меня за руки.
– Беда у младшенькой, сердцем чую. Дружки её молчат, да я вижу. Что-то они с нею сделали нехорошее. Ты помоги ей, Андрюша, ладно? Ничего не обещай – просто помоги, если сможешь.
– Хорошо. – Я не удержался, спросил: – Торнадя, а как тебя по-настоящему зовут?
– Торнадей и зови, – улыбнулась она. – Чем плохое имя?
– Тяжело быть счётчицей?
– Ох, Андрюша… Умным это горе горькое, хуже не придумаешь. Умным бабам всегда тяжело. А я – Торнадька-дурочка. Чего с меня взять?
Уходя в свою каюту, она обернулась:
– За Асмикой приглядывай и Томом. У них своя игра. Тебе в ней не поздоровится, понимаешь?
И ушла в свою каюту. Ничего нового она не сказала. Что Асмика темнит, я давно догадываюсь. У меня девять окраинников, и каждый – загадка.
Я похромал в кают-кампанию. Порка кинетической плетью даром не прошла: я еле волочил ноги. По пути я заглянул во второй санблок. За дверью шумела вода, и Асмика напевала какую-то восточную песенку. Уже вернулась, оказывается.
Интересно, когда? Скорее всего, Джассер её заметил и прогнал обратно в модуль.
В кают-компании я оказался не один. За столиком сидела Гибкая Тири. С первого взгляда было ясно: плохо ей. Она даже не переоделась – просто накинула поверх спрей-комбинезона уродливый балахон и всё.
– Можно с тобой посидеть? – спросил я.
Рунари вздохнула и чуть отодвинулась, давая мне место. Глаза её покраснели. На щеках поблескивали мокрые дорожки от слёз.
– Ученица ещё не знает? – спросила она.
– О чём?
– О Джелиннахане.
– Пока нет. Когда Джассер уходил, они с Весенней Онхой отправились мыться.
– Бедная девочка… Я всегда желала ей добра. Весенняя Онха была очень талантлива.
– Талантливей Белой Ллиу-Лли?
Тири отвернулась.
– И поэтому ты натравила на Весеннюю Онху Джелиннахана.
– Тебе этого не понять. Ты варвар.
Варвар так варвар. Сейчас меня волновало другое.
– Весенняя Онха – спросил я, – кто она? Девчонка говорит, будто ты можешь рассказать о начале войны.
Ловушка была построена грубо, но Тири попалась.
– Она знает не меньше меня. Джассер её дядя. У них не было секретов друг от друга.
– Джассер?
Рунари продекламировала:
Просторно Вдове из Виндзора,
Полмира считают за ней.
И, весь мир целиком добывая штыком,
Мы мостим ей ковер из костей
(Сброд мой милый! Из наших костей!).
Не зарься на Вдовьи лабазы,
Перечить Вдове не берись.
По углам, по щелям впору лезть королям,
Если только Вдова скажет: «Брысь!»
(Сброд мой милый! Нас шлют с этим «брысь!»).
Мы истинно Дети Вдовицы!
От тропиков до полюсов
Нашей ложи размах. На штыках и клинках
Ритуал отбряцаем и зов
(Сброд мой милый! Ответ-то каков?)!
Я ждал, что будет дальше.
– У Хозяйки Прайда много обликов, – продолжала рунари. – И Вдова, и Мать Костей, и Дева у моря. Ковёр из костей – священный символ, который открывается лишь немногим посвящённым Хозяйки. Ваш посол не имел права говорить об этом.
– Он всего лишь читал стихи. Написанные бог знает когда. И не о Хозяйке Прайда, а о…
– Знаю. О вашей королеве. Но Джассер – поэт. Эти слова уязвили его. Он увидел в них свою судьбу и судьбу всех рунархов.
– Значит, Джассер и есть тот самый Брат Без Ножен, случайно оказавшийся рядом с послом.
– Андрей, не надо об этом. Мне больно. Честно.
– Тебе больно… На Лангедоке погиб Дэн. Он тоже был поэтом. Хуже Джассера, лучше – кто знает?.. Пёс загрыз девчонку. У неё всё было впереди. Она могла влюбиться, могла прожить счастливую и светлую жизнь. А хотя бы и нет, пусть тёмную и тоскливую… но сейчас есть лишь обглоданные кости в снегу.
– Замолчи! Замолчи! Замолчи!! – завизжала Тири, закрывая уши ладонями. – Я не хочу этого слушать!
– Нет, послушай! – Я схватил её за руку. – Скажи, что такого знал Джемитин? Ради чего он погиб?
– Я не знаю. – Гибкая Тири смотрела на меня с ужасом. – Андрей, честно, я ничего не знаю! Но я могу помочь. Мы разговаривали с Весенней Онхой, и она рассказала последние новости Тевайза. Всё изменилось. Скажи, насколько сильны твои обязательства перед Первым Небом?
Глава 8. Оптом, в розницу, с потрохами
У рунархов никогда не будет Первого и Второго Неба. Тевайз, Гебох, Отили, Перта и Уруза всегда останутся единым целым.
Фантазия людей неистощима. Мы постоянно придумываем всё новые формы рабства. Это занятие отнимает почти всё наше свободное время. Оставшиеся часы мы отдаём борьбе за свободу.
Во Втором Небе уживались вместе любые типы правления. И демократию можно было найти, и монархию. Социализм, коммунизм, теократия, меритократия, анархия… А если вспомнить, что на одной планете возможны несколько «кратий» одновременно, становится ясно: в мире людей царит бардак.
У рунархов всё иначе. Их связь с коллективным бессознательным теснее, чем у нас. Правитель Тевайза живёт в их аналоге Лонота. Это примерно как если бы нами правил Король-Рыбак.
