— Я… — продолжать я не мог, потому что прорыдал еще минут двадцать. Пообещал перезвонить, что сумел сделать часа через три, когда припадок истерии немного утих.
В следующие несколько месяцев рукопись читали многие люди. Первой за нее взялась мой агент Эстер (и, читая, ревела сильнее, чем я, когда писал. Дойдя до последней страницы, она позвонила мне часов в одиннадцать вечера. Я услышал в трубке приглушенные всхлипывания, сопение, шмыганье носом. Потом она пробормотала: «Я тебя ненавижу», — и повесила трубку). Затем с рукописью знакомились редактор, маркетологи, рекламщики. Всем она как будто понравилась, и перспективы казались радужными. Предварительные отзывы были хорошими, и седьмого сентября я появился в программе «Сегодня» Марии Соледад О’Брайен (от которой просто балдел). Больше всего меня пугала мысль о том, как бы, заговорив о Нортоне, не разреветься перед телекамерой. Тогда конец всем моим мужественным мечтаниям, что когда уйдет Пирс Броснан, я стану следующим Джеймсом Бондом. Но я выдержал, и мое достоинство практически не пострадало.
В понедельник 10 сентября мне домой позвонил издатель «Даблдэй/Бродвей» Стивен Рубин. В результате моего любовного свидания с Соледад (можете считать меня идиотом, но мне показалось, что она на меня тоже немного запала) «Кот, который будет жить вечно» оказался двадцатым в списке бестселлеров на сайте amazon.com, и «Нью-Йорк таймс» тоже собиралась включить книгу в свой список.
— Как бы не сглазить, — сказал Стив, — но, похоже, у нас на руках забойный бестселлер.
Но на следующий день было одиннадцатое сентября, а затем несколько месяцев мир шел к концу. Через какое-то время я решился сказать Стиву, что он сглазил не только мою книгу, но и Соединенные Штаты.
Я пишу об этом не для того, чтобы похныкать и пожаловаться, что террористы навредили продаже моего шедевра. Есть такая штуковина, которую я называю «взглядом в перспективе». Я живу на Манхэттене, не очень далеко от того места, которое некогда было Всемирным торговым центром. И поверьте, я не настолько эгоцентричен и себялюбив. Двенадцатого сентября я не лежал похороненным под тоннами обломков и не потерял в трагедии никого из родных и близких. У меня не было (и нет) причин на что-либо жаловаться. Но кое-что действительно нужно было предпринять — отправиться в рекламную поездку. Я так и поступил.
Сначала я хотел потребовать, чтобы тур отменили. Средства массовой информации не желали говорить ни о чем, кроме бактериологического оружия, грязных бомб, сибирской язвы и как мы нанесем ответный удар негодяям. (Раз уж мы этого коснулись, отвлечемся на секунду. При чем здесь сибирская язва? Почему никто не упомянул, что у нас нет ни малейшего представления, кто за все это в ответе, и мы даже близко не подошли к тому, чтобы выяснить, кто все это рассылал. Почему никто не вспомнил, как когда-то нас уверяли, что причина нашего вторжения в Афганистан — охота на Бена Ладена? Единственная причина. Потом мы его не нашли. И тогда нам сказали, что это не важно, нашелся он или нет, он больше не играет никакой роли. Ладно-ладно, не будем превращать данный текст в политический трактат. Есть гораздо более компетентные обозреватели, чтобы объяснять подобные вещи. Но я в своих книгах тоже люблю порассуждать с видом знатока и поэтому задаюсь вопросом: почему мы сначала решили, что все террористы — зло и в деле борьбы с терроризмом ты либо с нами, либо против нас. Впрочем, если ты даже против нас, но от тебя есть финансовая выгода, или мы по какой-то причине в тебе нуждаемся, особенно если ты связан с нефтью или голосами избирателей, тогда мы больше не считаем тебя плохим — пусть даже ты поддерживаешь террористов или сам террорист. Мы на это закрываем глаза и обращаем взгляд в другую сторону. Понимаете, я просто задаю вопрос.)
Ну да ладно…
Из-за неустойчивости положения в мире я понимал, что во время поездки останусь незамеченным прессой. Но у меня были обязательства выступить в книжных магазинах во многих частях страны, и я считал нечестным подводить людей, особенно тогда, когда их многие уже подвели. Все боялись летать (хотя не будем цинично обвинять всех отправляющихся в туры авторов — они скорее опасались двухчасовых очередей во время регистрации в аэропортах и связанных с этим неудобств). Я сомневался, не зная, как поступить. Не хотелось обижать и разочаровывать книготорговцев, но мне казалось, что говорить о моих тесных узах с покойным котом и о моей любви к нему немного неуместно. Уж очень как-то… мелко.
И я предпринял пробный тур — приехал в книжный магазин в Саг-Харборе. Очень нервничал, боялся появляться на публике, пока за час до выступления не переговорил со своей хорошей знакомой Эдриенн Харрис (соседкой, психологом, садовницей, бейсбольной болельщицей — что еще надо?). Я признался, что сильно трушу — уместна ли после произошедших событий моя речь, которая, хотя и о смерти Нортона, но задумывалась как забавная.
— Не представляю, — добавил я, — есть ли в эти дни у людей настроение слушать смешное.
И Эдриенн мне ответила:
— Ты серьезно? Да мы больше всего на свете мечтаем посмеяться.
Ее слова полностью оправдались. Не только в тот вечер, но и во время всей поездки по стране. Меня еще больше удивило, что люди не только с восторгом слушали смешное и всякие шутливые байки, они с готовностью обсуждали то, что я считал центральной темой книги. «Кот, который будет жить вечно» — рассказ не о смерти и не об утрате. Это книга о жизни и о том, как воспользоваться отпущенными нам сроками, чтобы возможно полнее оценить ее. Каким бы банальным ни показался сюжет, в нем содержалась близкая людям мысль, и они ее с готовностью восприняли. Личный рассказ о таком естественном событии, как потеря четвероногого любимца, был доступнее, чем всеобъемлющая трагедия одиннадцатого сентября.
Нортону, как всегда, удалось все расставить по местам.
После выхода книги из печати мне хлынул поток корреспонденции (за годы писательства на кошачьи темы я усвоил, что увлеченные кошатники с готовностью делятся переживаниями). Большинство писем были просто замечательными: сочувственными, трогательными, дружескими. Авторы рассказывали о своих потерях и о том, как книга помогла им перенести утрату — и двуногих, и четвероногих.
Одна тема поднималась чаще других. Скорее вопрос: завел ли я другого кота?
На данный момент ответ «нет». По причинам, которые я объяснял в книге.
Однако…
Я стал задумываться об этом. Впервые после смерти Нортона. И не просто задумываюсь. Уверен, что впущу в свою жизнь новое маленькое живое существо.
Я уже некоторое время испытываю такую потребность, и в последние дни она заметно окрепла. У меня состоялся разговор с приятелем, который по-настоящему меня взволновал. Приятель сказал, что решил не ездить в Европу из-за того, что в мире неспокойно, из-за того, что на Ближнем Востоке кошмар, из-за того, что сохраняется угроза терроризма, из-за того, что многие правительства нестабильны, и, если я правильно понял, даже из-за того, что актеру Чеви Чейзу предлагают новый телесериал. Он боялся уезжать из дома.
Боялся разлучаться с женой и детьми. Это заставило меня задуматься. Меня стало угнетать, что после стольких лет на земле люди не усвоили, что нельзя жить в страхе. Невозможно остановить жизнь из-за того, что мы боимся умереть. Или из-за чего-то другого. Если такое происходит, следовательно, победили плохие парни. Самолеты разбиваются — но разве это означает, что мы должны бояться летать? Машины попадают в аварию — что же, нам больше не садиться за руль? Люди погибают, переходя улицу, — нам перестать ходить? Террористы разгуливают с примотанной к груди взрывчаткой. Расстаются супруги, и конец не всегда бывает счастливым, даже любовь подчас приносит боль. Огромные корпорации, которые заботились бы о своих работниках, приказали долго жить — воротилы хапают миллионы, маленьких людей обирают. Ну и что? Во многих отношениях жизнь разочаровывает. Но не умирать же от этого.
