— Бабетт, прекрати! Пожалуйста! Отпусти ее! — стонал Симон. — Ты права. Мы созданы друг для друга! Но если ты ее убьешь, мы никогда не сможем быть вместе…
Она засмеялась высоким истеричным смехом и затянула шарф. Мое дыхание превратилось в хрип.
— Ты знаешь, что я могу помочь тебе и уничтожить тебя. И не потому, что сама этого хочу. Вовсе нет. Я просто хочу, чтобы ты выбрал меня, Симон Фогел. Потому, что ты сам знаешь, что мы идеальная пара…
Я часто-часто моргала. Жечь глаза стало меньше. Я повернула голову и увидела Симона, бессильно повисшего в кресле.
— Если ты любишь меня, Бабетт, дай мне время. Тогда все будет хорошо, я тебе обещаю…
— Я давала тебе достаточно времени. И теперь уже никто не стоит на пути нашего счастья, Симон! Почему тогда ты бросаешь меня? Почему ты трахаешь ее?
Она так сильно вдавила колено мне в спину, что хрустнули позвонки. Я подумала о Ханнеке, как она корчилась в судорогах на холодных грязных амстердамских ступеньках, об Эверте, как он умирал в пламени, об испуганных заплаканных личиках детей. Я приказала себе не бояться.
— Но как же Патриция… И мои мальчики. И твои мальчики.
— Патриция! Патриция! Она ведь все равно не может дать тебе того, что даю я! Ты ведь сам говорил… Ты сказал, если бы начал все сначала, то только со мной. Мы были бы прекрасной парой. Ты говорил, что я могу оценить по достоинству… А сам опять начинаешь про свою серую кошелку!
Она отпустила меня и кинулась на него. Я услышала звон разбитого стекла и вся сжалась. Симон пытался защищаться руками. Как в тумане я увидела, что она снова повернулась ко мне, я затихла, готовясь к новой атаке. Но получила только удар в живот.
— Ты моя девочка, Бабс. Не она. Она сама пришла ко мне… Я так по тебе скучал…
Я поняла по его голосу, что он взял себя в руки, и, судя по наступившей тишине, он что-то в ней задел. Видимо, он морочил ей голову, чтобы выиграть время.
— Но почему тогда ты не хочешь со мной говорить? Почему вдруг стал меня избегать? Не надо так делать, Симон, это ведь сводит меня с ума!
Она забегала из стороны в сторону и заплакала, совсем иначе, чем плакала обычно. Это было похоже на плач сумасшедшей.
— Я боялся, Бабетт, ты же понимаешь… Я подумал, для нашей безопасности будет лучше какое-то время не видеться. Но я так скучал по тебе, милая… Правда…
Меня затошнило от его лести.
— Ее нужно убрать, — зашептала она.
Он не ответил. Я подумала: пожертвует ли он мной ради собственного спасения? Почти незаметно я подвинулась к ним, переборов боль.
— В бассейн, — шептала она. — Я оглушу ее, а ты сбросишь в воду. И тогда уже наверняка.
— Что? — испуганно спросил Симон.
— Ты ведь меня любишь.
— Нет, Бабс, мы не можем этого сделать…
Она подошла ко мне. Я сжала все мышцы, которые хоть что-то чувствовали, я знала, что времени у меня — одна секунда. Моя злость придала мне силы. Я кинулась вперед, к черному чемоданчику Симона под вешалкой, схватила его за ручку, выпрямилась и замахнулась. Изо всех сил я ударила ее по голове. Острый уголок попал точно по виску. Что-то хрустнуло. Я ударила еще раз, теперь в лицо. Она пошатнулась, выпустила из руки газовый пистолет и со стоном повалилась на пол. Из раны потекла кровь. Симон поднял пистолет и сказал, что этого хватит. Но я не могла остановиться. В голове шумело, а внутри у меня кипела ярость. Я снова схватила чемоданчик, я слышала, как Симон кричит мне: «Эй! Эй! Эй!», я развернулась к нему, мне хотелось разбить эту высокомерную морду, сломать ему нос, разорвать его прекрасные губы.
— Не надо, Карен. Я же врал, я врал ей, чтобы она успокоилась… Стоп, Карен, хватит, давай сядем и подумаем, как нам быть…
Я ударила его чемоданчиком в живот, он согнулся пополам и со стоном упал.
Я кинулась к телефону у кровати и дрожащими пальцами набрала номер Дорин Ягер, все еще не выпуская чемодана.
Симон закашлялся и медленно поднялся. Он выругался и осторожно сел на кровать.
— Подожди. Ты что, звонишь в полицию? Карен… Давай сначала придумаем, что мы будем говорить… — залепетал он.
— Мы ничего не станем придумывать. Мы расскажем все, что случилось.
— Карен, но ведь это и в твоих интересах…
— Я прекрасно знаю, что в моих интересах. Правда. Наконец-то. Хоть это и больно.
— А Михел? Он же тебя проклянет…
— Может быть. Но я этого уже не боюсь.
Дорин колотила в дверь и кричала мое имя. Когда я увидела ее, я заплакала.
— «Скорая» выехала, — сказала она и обняла меня.
За ней в комнату зашел полицейский и склонился над Бабетт, а потом что-то крикнул в свою рацию. Я спросила, жива ли она. Он кивнул.
Дорин взяла меня за плечи и сказала, что все закончилось. Она усадила меня на стул и принесла стакан воды. Полицейский возился с Симоном.
— Ее видели возле отеля, Карен, ее узнал хозяин отеля. Видимо, она вас выследила. Мы с ним ехали к тебе домой, чтобы забрать ее на допрос, — она кивнула на полицейского.
— Я думала, тебя отстранили от дела.
— Я убедила начальство. Показала и-мэйл, и хозяин гостиницы дал показания.
Я посмотрела на Бабетт на полу. Прекрасные ноги, изящные загорелые руки, золотой браслет на запястье.
В номер зашел еще один мужчина, пожилой, с седыми курчавыми волосами. Он представился как Гейс ван Димен и протараторил целую речь о том, что я имею право хранить молчание, все, что я скажу, может быть использовано против меня, и что я имею право на звонок адвокату. Я посмотрела на Дорин.
— Я не совершала преступлений… Она пришла… — Я показала на Бабетт. — Она брызнула мне в глаза газом. И ударила меня вот этим.
— Ничего не говори, — шепнула Дорин, осторожно поглаживая меня по спине.
Симону прочитали тот же текст. Он посмотрел на меня с гримасой боли и страха на лице. В глазах блестели слезы. Я поняла, что он плачет не из-за того, что случилось, а из-за того, что его ожидает.
38
Масштабы моего предательства стали понятны, когда я пришла домой и застала Михела совершенно раздавленным. Я была более чем уверена, что хочу быть с ним, но мне стало страшно, что пути назад уже нет. И хотя я вынесла на свет правду, но вместе с этим сломала собственную жизнь и семью.
Я пересказывала все, что случилось, несколько раз, старалась честно отвечать на все его вопросы, хоть и причиняла ему при этом невыносимую боль. Но снова врать было бы еще больнее. Рассказав правду, я почувствовала, что мне намного легче. Каждое слово делало меня снова ближе к нему, ближе к тем отношениям, что когда-то у нас были. Пока я рассказывала, я все больше понимала, как недооценивала его, как неправильно было думать, что он не сможет это принять. Мы кричали, плакали, он зашвырнул стакан с вином через всю кухню, надломленным голосом угрожал избить Симона до полусмерти, мы вместе выкурили пачку сигарет, проговорили целую ночь и все следующие ночи. Эти разговоры неизменно заканчивались ссорой, после чего он уходил спать к детям, а я оставалась одна без сна лежать в нашей огромной постели.
