дебоширит, когда они очередной раз умирают от старости.
Он верен. Верен себе. Верен чувствам. Верен желаниям. Виса делает то единственное, ради чего мы рождаемся на земле — живет полной жизнью.
К слову, гипнозу его — равных я не встречала. Когда-то он пытался загипнотизировать даже меня, и смог бы, если бы моя энергия не была заражена метастазами преисподней.
Это случилось спустя три года нашего знакомства.
Я зашла к нему, чтобы одолжить некоторые травы для зелий, он же умудрился напоить травами и меня. Сквозь туман в голове я помню его слова, слова, которые он пытался выгравировать в моем подсознании: пройдут часы, пройдут года, а без меня — не будет дня; ты дышишь мной из века в век, даешь пожизненный обет; покуда солнце дарит свет, от чувств ко мне — спасенья нет.
Он вложил в заклинание все свои силы и свалился с ног от опустошения. Он чуть не умер от потери энергии. Но я помню, как глаза его горели предвкушением. Виса смотрел и ждал, что я кинусь в объятья. И он думает, что я не помню того дня, что коктейль из спорыньи — и черт знает, чего еще — стер воспоминания. Но я помню. Особенно то, как он — рыдал (Виса!), когда понял, что облажался.
Почему он до сих пор мой друг? Потому что он псих. Знаете, каким бы психом ты ни был, всегда найдется еще больший псих. Рядом с Висой — я чувствую себя нормальной. А мне это необходимо.
Вампир разворачивается и двумя шагами преодолевает расстояние между нами, притягивает меня за шею, одну ладонь запускает в волосы. Я чувствую горячее, мятное дыхание на губах. Замираю, словно впервые вижу своего друга. Его русые волосы не собраны и кончиками прядей касаются моих плеч, пахнут белым шоколадом и кровью.
— Я никого никогда не любил, кроме тебя. Я полюбил тебя с того дня, как увидел, хоть и знал, кто ты такая, знал, что ты убила моего лучшего друга, а твой господин вырезал весь мой ковен. Столько десятилетий прошло... Скажи, что ты хотя бы задумывалась о нас... хоть изредка... ну хоть не о любви даже, хоть о том, чтобы я тебя трахн...
Влепляю пощечину.
А надо бы — ударить по мозгам электрическим разрядом. Только это не поможет. Ему плевать. Он ухмыляется.
И вжимает меня в свое тело: сильно, плотно, пошло, забирается пальцами под зеленый шелк халата, пробегает по бедру. И между. Придушенно выдыхает. Взгляд — дикий, горячий, кажется, что сейчас он выпустит клыки и вонзит их в меня.
Одним движением Виса дергает за пояс изумрудного халата и шелк скользит в стороны. Вампир прижимается к моему оголенному телу. Шерсть распахнутого пальто. Остатки морозного запаха.
Виса тяжело втягивает воздух. Проводит холодной ладонью по моим вздымающимся ребрам и животу, а я так обескуражена его внезапной наглостью, что бессильно стою.
Снегопад за окном усиливается.
Мне хочется скрыться в его пучинах. Исчезнуть!
Я задергиваю халат, прикрывая грудь, борюсь с поцелуями Висы, стекающими по шее. Мы ведем немую битву.
Он делает шаг и прижимает меня к столу, наваливается и не дает подняться — всё происходит со злой отчаянной силой, будто это его последний шанс получить то, что он так жаждет.
— Виса, — протяжно шиплю, обретая речь. — Не смей!
Взгляд вампира настолько темный, что я не уверена, смогу ли справиться с ним. К моему удивлению, он приподнимается и достает из-за пояса атам. Обоюдоострый кинжал, которым он проводил ритуал.
— Знаешь, откуда он? — жарко выдыхает Виса. — С горы Мегиддо. Я выкопал этого красавца из глубины в десять метров.
— Зачем? — без выражения спрашиваю, гадая, куда он клонит.
Гора Мегиддо — особое место. У нее есть и другое название — Армагеддон. Место, где, по поверьям, состоится последняя битва добра со злом.
— В Иерусалиме я нашел одного старого, как белый свет, монаха. Он поведал об оружии, способном сводить с ума нечисть, о мечах и кинжалах, спрятанных глубоко под горой Мегиддо. Они обладают колоссальной магической силой. А после особых ритуалов становятся поистине смертоносны не только для колдунов и ведьм, блокируя их магию при ранении, но и для самих исчадий преисподней. Я сделал то, что было нужно. Я уговорил монаха освятить клинок, а затем, в полночь Нового года, мы искупали его в крови страшных грешников, как ты помнишь. Теперь атам невероятно опасен... Особенно для демонов.
Виса нависает надо мной и улыбается — не то мне, не то мыслям. Малахитовые глаза лихорадочно блестят.
— Ты спятил, — разражаюсь истерическим смешком.
— Я? Или ты? Даже имея шанс — высочайший! — избавиться от демона, ты не станешь этого делать. Ведь так?
Я хмурюсь.
Что ж, идея обнадеживающая, но невероятно опасная.
Не могу нормально обдумать эту теорию, потому как меня напрягает некая зашифрованность действий и мотивов Висы, чувствую, что продвигаюсь ощупью сквозь туман его рассудка. Этот Виса чем-то отличается от того, кого я знаю. Даже его тембр изменился.
— Знаешь, детка, — окидывает меня подавленным взглядом, — раньше я считал, что дело в Волаглионе. Я говорил себе: она боится, у нее нет выбора, я должен ей помочь и всё будет... Теперь вижу, что ошибался. Дело в твоей сути. Моя агония греет твою эгоистичную натуру, — усмехается Виса и глядит в упор, — сука, если бы гребаные, неясно откуда взятые, чувства не сводили с ума, я бы давно присвоил тебя и сделал бы всё, что захочу. Я бы трахал тебя до потери рассудка. Но я не могу... не мог сделать то, что хочу. Первый раз в жизни! Потому что рассыпаюсь на куски при виде тебя. Я не хочу заставлять. Я хочу видеть хоть что-то в ответ, хоть малость, твою мать... Я ждал. Годами. Я пытался. Но ты... Ты никогда меня не любила. Моя любовь всегда была безнадежной, но я надеялся, что когда-нибудь все изменится. Сейчас же... когда я увидел тебя с Рексом, я понял — ты ведешь долбаную игру, где я — конченая пешка, а не ферзь. И встал новый вопрос: почему? Что есть в нем, чего нет во мне? Я ведь гребаный швейцарский стол!
Он ударяет кулаком по дереву, слезает с меня и начинает бродить по столовой из угла в угол.
Извечный вопрос — почему?..
Люди так хотят знать причины всего, что с ними происходит,
