не сказала. Не успела. И вот тогда пазл у меня стал складываться. Странное возбужденное состояние отца последнее время, его поездки в город. Я понимала, что отец долго не протянет. Врачи сказали… Мне нужно было время, чтобы сделать качественную копию в Москве. Здесь это было бы невозможно: маленький город, все друг друга так или иначе знают.
– Ты могла бы сказать брату, поделили бы картину пополам.
По лицу Агнии я поняла, что такая нелепая мысль ей в голову не приходила.
– Зачем Нестору деньги? У него же нет фантазии. Спустил бы все на своих баб, он мягкотелый. Или на свои выставки. Таланта у него ноль, а амбиций и гонору – до кучи. А я как раз осталась без наследства. Это было бы справедливо. Конечно, я помогла бы ему деньгами, мы не чужие. Он хотел сделать ремонт в доме, обновить машину. Но некоторых людей лучше не допускать к большим деньгам, а выдавать дозированно. Для их же пользы.
Мы помолчали. Кажется, Агния уже жалела о своей откровенности. Но я была человеком чести: раз обещала, значит, никому ничего… Во всяком случае, пока.
– Я совсем не одобряю твои методы, но с моей стороны можешь не опасаться подставы. Своим не расскажу, а когда приедет Нестор, сообщу ему то, что узнала от художника. Пусть сам устанавливает подлинность картины. Все-таки это еще только догадки.
Едва мы вышли во двор, оставив Агнию на диване в обнимку с коньяком, Славик подтвердил мои опасения:
– Если Дубровский явился сюда ради тебя, как он говорил, то присоединился бы к нашему разоблачению Агнии. И как раз под удобным предлогом отделался бы от дамочки. А он что? А он затих, как суслик в норе. Значит, ему пока не хочется портить с ней отношения. Что делать будешь?
– Не знаю, – честно призналась я, а Славик пару секунд рассматривал мое лицо в тусклом свете фонаря. И потом кивнул, словно ждал такого ответа.
Наконец наши театралы соизволили вернуться. Конечно, все бурно нахваливали спектакль. Но, судя по блестевшим глазам, основную часть времени они провели в буфете с шампанским. А так как рыбаков ждали только утром, все стали понемногу разбредаться по комнатам, готовясь ко сну.
Тимофею милостиво разрешили остаться ночевать на диване, потому что он заявил, что покрасил у себя дома стены. И дышать там совершенно нечем. Думаю, он просто постепенно приучал мамулю к мысли, что всегда рядом. Агния закрылась в комнате. Дубровский, наверное, перебрался на свой чердак и тоже не показывался. Прогулявшись перед сном, мы со Славиком побрели спать.
Дом погрузился в темноту, но меня прямо-таки разбирало любопытство. А еще беспокойство. Ведь картина, такая беззащитная, лежала теперь в сарае. Конечно, у Нестора сарай был ухоженный, скорее похожий на мастерскую, но все же… Стоило на самом деле поместить полотно в банковскую ячейку до выяснения обстоятельств.
Славик, побурчав для приличия, засопел, утомленный сундуком. А вот Ну-и-Ну, как и мне, не спалось. Он запрыгнул на подоконник и принялся ловить ночного мотылька, залетевшего в комнату через открытую створку окна.
– Ты сейчас шторы оборвешь, кабаняка, – шикнула я на любимца Славика. И встала, чтобы выпустить насекомое. Да так и замерла у окна.
Мыслей в голове было много, но все как одна бестолковые. Сначала я вообще не поверила глазам и на всякий случай моргнула. Но видение не исчезло: у нас на участке горел сарай. Пламя весело скакало по его левой стене, стремясь к крыше.
Я прочистила горло и робко крикнула «Горим», но на мой призыв реагировать никто не желал.
Тогда я принялась колошматить Славика:
– Сарай горит…
На что тот среагировал загадочно: оторвал голову от подушки, повел носом и вновь завалился спать. Тогда, уже не стыдясь, я завопила во все горло «Пожар!».
Тут уже Славик вскочил, ахнул и схватился за трусы. Наверное, вспомнил про свои кармашки с заначками.
– Караул! – заверещал он, причем очень выразительно. И мы кинулись на лестницу, забыв одеться. К сожалению, нас никто не услышал, в том числе и мои предки, отдыхающие по соседству.
Уже на первом этаже Славик еще громче взвыл:
– Горим! – А я зачем-то добавила:
– Проснитесь, нас грабят!
Мысли о картине, которая вот-вот должна была сгореть в сарае, впивались занозами в мозг. Вот идиотка! Оставила такую ценность без присмотра – и вот итог. Нет, определенно эти танцующие человечки какие-то несчастливые. Одни беды с ними.
– Они что там, оглохли? – разозлилась я, но тут со стороны дивана в нашу сторону метнулся сонный Тимофей. Тоже в трусах. К счастью, он соображал быстро, и к тому времени, как второй отец и дамы показались из комнат, уже подключал поливочный шланг. Славик разматывал его, а я бестолково носилась туда-сюда с кастрюлями, наполняя их и выставляя у порога.
– Звоните в пожарную! – крикнула я, заметив на лестнице Дубровского. Тот знаком дал мне понять, что сигнал принят. Я кинулась к сараю в надежде успеть забрать картину.
Издалека казалось, что горит стена. При приближении стало очевидно, что пока полыхают дрова, рядами уложенные по обе стороны двери. Но языки пламени уже касались двери, краска пузырилась, дымилась и воняла. О том, чтобы зайти внутрь, теперь не было и речи.
Полуодетые и заспанные мужчины устремились тушить сарай, оттеснив нас, женщин, на задний план. Тут я с некоторым опозданием сообразила, что под бдительным оком родни проникнуть в сарай и забрать картину будет затруднительно. Оставалось уповать на то, что очаг возгорания будет быстро ликвидирован.
Наши вопли гулко отзывались в тишине поселка, и вот до меня уже стали долетать голоса из других частей улицы. Видимо, бдительный народ почуял пожар и приготовился дать отпор красному петуху.
Во двор стали забегать местные. Кто с ведром, кто с тазом. Но Славик, передавший шланг Дубровскому, сделал успокаивающий жест. И в самом деле, к тому времени дверь сарая уже шипела, окруженная паровым облаком. Под истошный собачий лай, поднявшийся по всей деревне, в нашу сторону мчались пожарные. Такой неистовый рев могли издавать только они.
Слава Богу, наш пожар окончился, едва успев начаться. Но шуму мы наделали прилично. Еще примерно полчаса по двору слонялись группки людей, взбудораженные происшествием. Агния поила героя Дубровского чаем, папа № 2 снимал стресс коньяком, а Славика дамы обмахивали мокрой простыней. Он утверждал, что надышался дыма, и требовал внимания и молока.
Дубровский пару раз попытался перехватить меня в толпе, но я демонстрировала ему свою упорную антипатию. Когда попытались выяснить, как произошло возгорание, все сошлись во мнении, что
