Она рассказывала, что пережила войну и голод во время нее, но я все равно не понимала. Помню также, как бывший муж всегда очень долго и обстоятельно выбирал фрукты, овощи и прочую еду в супермаркете. Как же меня это раздражало иногда, ну взял вот и пошел – чего там разбирать особо? А теперь я это понимаю. К тому же с третьего дня моего нахождения здесь охрана начала учитывать мои вегетарианские особенности. Так что моя главная радость сейчас – это горячая еда.
32
Я наконец-то смогла сообщить о себе маме. Случилась очередная непонятная ситуация. В каждой тюрьме администрация подкидывает мне малоприятные сюрпризы. И даже здесь. Для того чтобы куда-то позвонить, нужно подать тюремной администрации список необходимых телефонов. Эти номера вносятся в систему, и только тогда можно звонить. У каждого заключенного есть свой идентификационный номер, и перед самим звонком нужно его вводить. Чтобы было понятно, кто сейчас занимает линию. Когда я дала несколько номеров, их должны были внести в базу. И по идее, на следующий день я могла звонить. Но не тут-то было. Звонок не проходил, система отказывала в доступе. Я начала выяснять, в чем же дело. Оказалось, что все номера, данные мной, записали с ошибкой. Абсолютно все. Один – о’кей, бывает, два – уже странновато, но больше – это уже что-то. Умысел или намеренное искажение. Как это назвать – не знаю. Пришлось передавать информацию через мужа Анислэйди, которому она звонила. Я выяснила, что мама уже знала, что меня вывезли из Алабамы, – и успела забить тревогу. Теперь она знает, что со мной все в порядке. Насколько эту ситуацию можно назвать «в порядке». Главное, что и она, и я живы и здоровы. Простые вещи – простые радости.
Удалось добиться прогулки на полчаса. Нас вывели на улицу. Я вдохнула воздуха. И еще. Как приятно. Если можно было хоть минут на пять только вдыхать, не выдыхая. Набрать свежего воздуха в себя и потом контрабандой пронести его в помещение и выдыхать медленно, создавая немного свежести вокруг себя. В здании, в котором мох и сырость устроились намного лучше нас. Городок вокруг нас – сущий кроха. Одна улица на весь город с двумя полосами. Маленькие домики. Крохотный розовый суд напротив тюрьмы. С другой стороны росли какие-то красивые сосны. И я ощутила едва уловимый, но четкий запах водоема. Я произнесла свою догадку вслух. Мое обоняние в очередной раз меня не подвело. Офицер, стоящая рядом, подтвердила мою догадку. Ручей. Эти тридцать минут были чудесны. Но если бы у меня была возможность напиться молчания у ручья, я была бы невероятно счастлива. И я в очередной раз подумала: «Как же хорошо вне Элисвилла, черного пятна на карте Алабамы». Мне было даже не так важно, куда я еду оттуда. Куда важнее и ценнее была мысль, откуда я уезжаю. Прощай, Элисвилл, штат Алабама, я прощаюсь с тобой, стоя на свежем воздухе, а не в тюремных застенках. И когда я буду освобождена, я даже не буду тебе махать. Так что прощай сейчас. И не вспоминай меня.
Вечером шестого дня нам сказали, что завтра за нами приедет иммиграционная служба. В голове возникла мысль, что завтра-то меня отправят домой, но я быстро ее заглушила. Слишком велико было предыдущее разочарование. И правильно сделала.
Нас забирают в другое заведение, где мы будем находиться в ожидании судебного решения, оставят ли нас в стране или депортируют. Оставят в стране? В смысле? Девочки объяснили мне, что подавляющее большинство тех, у кого стоит вопрос о депортации, всеми силами стараются остаться в Америке. К примеру, Анислэйди жила до этого в Америке десять лет, у нее тут муж, ребенок, уезжать она не желает. В момент задержания у нее была грин-карта. Процесс «паспортизации» заморозили, а грин-карту забрали. Американское правительство настолько же щедро раздает свои грин-карты в известной всему мире лотерее, но еще быстрее отбирает их при каждом удобном случае.
По дальнейшему этапу мы поехали той же компанией – Моника, Анислэйди, Эсперанса и я. За нами приехала машина. В этот раз на нас надели только наручники. Нас везли сначала в некий сортировочный центр, где нам должны были выдать новые идентификационные номера. От других заключенных я слышала, что это некое ужасное место. Оказалось, что это всё обычные байки. Обычное здание с парой охранников. Почти по соседству с крохотным городком. Нам дали чистую бутилированную воду и сэндвичи из «Сабвэя». Как бы я ни относилась к фастфуду, но это было похоже на диво дивное. Я сразу вспомнила свою последнюю бутылку колы, которую пила в аэропорту Амстердама. Когда мои руки в наручниках были перевязаны фланелевой рубашкой Хэты и пить приходилось, запрокидывая руки. Эта рубашка и сейчас при мне. Я оценила ценность момента и по глазам Эсперансы, которая отсидела пять лет до этого и смотрела на эти сэндвичи с горячей жадностью и желанием. После холодной тюремной баланды подогретые сэндвичи пошли на ура. По привычке мы их очень экономно запивали водой. После княжеского угощения пошло угощение царское. Охранники сказали, что у них осталась половина шоколадного торта, который они уже не осилят. Они предложили его нам. Стоит ли говорить, что уговаривать нас долго не пришлось. Боже… Это был лучший торт, просто лучший. Внутри него был не какой-то ароматизатор или жиденький молочный шоколад. А настоящие здоровые куски настоящего шоколада, которые приятно разламывались у меня во рту. Хотелось растянуть этот момент как можно дольше.
Офицеры довольно непосредственно с нами общались. Оказалось, что они работали на границе. Были образованными, говорили на нескольких языках. Один из них как раз служил на границе, когда Анислэйди пересекала ее в первой волне беженцев из Кубы в Америку. Они общались то по-английски, то по-испански. Я слушала, но делала вид, что ничего не понимаю. Почему-то во всех тюрьмах у меня складывалась репутация полиглота, человека, говорящего на многих языках. Я не опровергала эту информацию. Но и не подтверждала. Потому что в тюрьме даже твои сильные стороны могут оказаться в итоге твоими уязвимыми местами. Когда мы особо жестоко и беспощадно расправились с тортом, офицеры предложили нам кофе. Настоящий. Не растворимую тюремную бурду, а молотый кофе. Я уже почти почувствовала его запах, терпкий и манящий… но именно в этот момент предательски быстро подъехал автобус с целью забрать нас из этого уютного гнездышка.
Когда мы подходили к автобусу, меня окликнул один из двух офицеров, пожилой.
– Скажите, а на скольких языках вы разговариваете?
Все бы ничего. Нормальный, казалось бы,
