вспомнила о лидерше «белой группировки», которая, наоборот, не хотела выходить из тюрьмы. Такая жизнь ее устраивала, это была ее жизнь, ее мир. Не мои – нет, вот и главная разница между нами.
Мы зашли в check-out, пост, где должны были подтвердить, что освобождают именно меня, а не кого-то другого. Женщина в будке вела себя грубо и фамильярно. Она спросила, какой у меня Social Security Number – американский номер социального страхования. Я ответила, что не помню. На что она начала громко кричать и допытываться, как это я могу не помнить. Я ответила, что не живу в Америке и не обязана его помнить. Ответила максимально спокойно. Не хочу вступать в конфликт уже на пороге свободы. Не буду. Кричи сколько влезет. Я сейчас уеду, а ты еще останешься и будешь выливать свое мерзкое настроение на кого-нибудь другого. Я уеду, а тебе придется сюда возвращаться каждый день. Меня немного удивило, что в дверях и по пути мне встретились почти все сотрудники тюрьмы, с которыми я хоть как-то контактировала за год. Даже те, кто работал в других блоках и не должен был быть сейчас здесь. Неважно. Я стояла и смотрела на дверь, через которую лежал мой путь к свободе. Солнце просвечивало через щели. За своей спиной я услышала разговор двух офицеров.
– А чего это она так таращится на эту дверь?
– Да так, смотрит на улицу, видимо.
– Такое ощущение, что она сейчас побежит.
– Ну да, ты будь готов, если что.
Опять провокация, даже на пороге освобождения. Будто бы навязывание мыслей. Нет, я спокойна. Не получится. Два года не получалось, и сейчас у вас не получится. Пока мои документы проверяли, в здание вошли офицеры. Я только собиралась спросить, не забыли ли они мой билет на авиарейс домой, но обратила внимание на их вид. Они не похожи на иммиграционную полицию. Это другие офицеры. В зеленой форме. На ней – логотип тюрьмы Пекин…
Я освободилась.
Ровно для того, чтобы меня в день официального окончания моего срока повезли в другую тюрьму.
31
Окружная тюрьма Пекин
Нас привезли в тюрьму Пекин. Небольшое прямоугольное здание, похожее на ангар или большой амбар, – для тюрьмы крайне маленькое и невзрачное. Везли в небольшом фургоне а-ля «Газель». Обстановка внутри была вполне комфортной, сиденья даже еще пахли свежей кожей. Машина будто только вчера сошла с конвейера. После потасканных коек и вони Алабамы казалось, что я в царской карете. Только вот железные кольца на запястьях здорово портили это впечатление. Охранников было двое, оба мужчины. Внутри меня уже ждали трое попутчиц, которые также направлялись по моему маршруту… Пожилая мексиканка Моника и ее соотечественница помоложе Эсперанса (Надежда по-русски), кубинка Анислэйди. Ощущение «газельки» также создавалось из-за водительских навыков мужчины-охранника. Он явно куда-то спешил. Может, на семейный обед после нашей доставки. Хотя это уже немного сложновато представить. Когда более двух лет почти все люди, которых ты видишь, связаны исключительно с тюрьмой – будь то охранники или заключенные, – то начинаешь забывать, что у кого-то есть своя жизнь и вне этих стен. Сюрреалистичности происходящему добавляла и музыка, которая свободно звучала в машине. В Алабаме о подобном не слышали. Шаг вправо, нота влево – расстрел, как говорится. А тут так приятно было просто слушать музыку и даже не задумываться, о чем та или иная песня. Просто наслаждаться ее журчанием.
Лихач в форме домчала нас за полчаса. Тюрьма располагается в каком-то маленьком городишке. Обычные ее постояльцы – наркоманы и хулиганье со всего округа, которые решили подебоширить после возлияний или просто так. Контингент понятен. По приезде нам выдали униформу и объяснили, что иммиграционная служба приедет за нами примерно через неделю. Довольно вежливо и учтиво, по сравнению с гавкающим персоналом пресловутой Алабамы. Большая часть населения тюрьмы – мужчины. И чтобы дойти до женской секции, нам нужно было пройти по коридорам через мужскую часть. Большая часть стены мужской секции сделана из прозрачного стекла, чтобы надзиратели могли постоянно видеть, чем заняты неспокойные постояльцы. И тут идем мы с девочками вчетвером. Крайне разношерстная компания. «Белоснежка» – я, пожилая Моника с усталым, но гордым взглядом, статная красотка Анислэйди с сотворенной хирургом огромной попой и крайне ухоженная Эсперанса, которая переделкой только одной части тела не ограничилась. Когда мужчины-заключенные увидели нашу четверку, они начали бросаться к стеклам, отложив все дела. Они кричали. Улюлюкали. С разбегу кидались на стекло. Имитировали половой акт. Тут даже прожженная Моника покраснела. Мы, конечно, тоже давно не видели мужчин не в охранной форме. Но даже наполовину столь дикой реакции не выдали бы.
В нашей секции всего четыре девушки – одна темнокожая и три белых. Они с ходу проявили классическое тюремное гостеприимство – предложили напоить кофе. Почему-то во многих тюрьмах есть такая традиция – предложить не воды, чая или чего еще, а всегда кофе. Так как мне выдали новый пластиковый стаканчик, я сразу согласилась. Трудно представить, но эта «посуда» является чуть ли не дефицитом. Как-то в одной из тюрем я месяц пользовалась одним самым дешевым пластиковым стаканчиком. Мне отказывались его менять. Он почернел изнутри. В нем начали появляться дыры, он протекал. Но альтернативы у меня не было. А тут совсем новенький, будто ждет, чтобы его наконец наполнили чем-то горячим.
Также здесь я безумно радуюсь горячей еде. Нормальной горячей еде, не разогретой в микроволновке, которую еще найти надо. Приготовленной. Такой еды я не ела уже года полтора. В связи с пандемией еду не могли заносить те заключенные, которые доставляли ее с кухни до блока. Приносом и раздачей занимались охранники. Их количество не было рассчитано на такую многофункциональность. Им нужно было спуститься, взять контейнеры с едой и разнести по всем камерам, коих было немало. Понятно, что кому-то везло на хотя бы теплую еду. Мне не повезло ни разу. Более того, там были и такие особи, которые подолгу не спускались за едой. Пили кофе или просто прогуливались по секции, всем своим видом показывая, что именно они здесь являются хозяевами положения. А тут – горячая еда. И не один раз в день. Пару раз даже была овсянка. Я уминала ее за обе щеки, как пищу богов. Не помню, когда в последний раз ее ела. А с таким удовольствием – точно ни разу. Никогда не была фанаткой еды, относилась к ее потреблению больше как к необходимости, нежели из-за сильного желания. Но тут я привыкла ценить каждую крошку. Помню, как в детстве удивлялась, почему бабушка так трепетно относилась к каждой крошке хлеба.
