ее пустой бокал для мартини.
– И сколько ты выпила за это время?
– Литр.
– Для литра ты выглядишь сравнительно трезвой.
Уголки губ Паулы приподнимаются в слабой улыбке.
– Ненавидишь меня?
– Не знаю, – искренне признается Хильда.
– Это нормально, если ты, если вы все меня ненавидите. Я вас понимаю.
– Вот только я не понимаю, зачем ты это сделала. Кому придет в голову соврать про пожар, чтобы не ехать в Италию? Я целый день ломаю над этим голову.
Паула кивает и пробует сделать еще глоток мартини, но обнаруживает, что ее бокал пуст. Хильда протягивает ей свое пиво. Паула делает глоток.
– И что, пришла к чему-нибудь? – спрашивает она, помолчав.
– Я подумала, что ты, наверное, испугалась. Испугалась чего-то такого, о чем я понятия не имею. Ты, кажется, говорила, что в молодости жила в Италии?
– Да, жила.
– Тогда смею предположить, что ты испугалась встретить там кого-то из своего прошлого.
– Можно и так сказать.
Какое-то время они сидят молча. Хильда смотрит на темную холодную воду под ногами. Испытывая почти непреодолимое желание прыгнуть в ее ледяную глубину, чтобы смыть с себя все тревоги и сомнения и перестать наконец думать о Пекке, о Расмусе и своем возвращении в Норртелье.
– Моя дочь, – произносит наконец Паула.
Хильда поднимает голову.
– Что, прости?
– Все дело в моей дочери. Я боюсь с ней встречаться.
– У тебя есть дочь?
Паула кивает, и ее глаза наполняются слезами.
– Я… когда-то была замужем. В Тоскане. У нас родилась дочка. Дочка, которую я бросила.
Шагах в двадцати от них музыкальная группа запевает следующую песню, и зрители радостно улюлюкают. Хильда узнает эту песню. Давным-давно она танцевала под нее с дедушкой и бабушкой.
– И больше никогда не возвращалась, – добавляет Паула.
– Ой, – только и может вымолвить Хильда.
Ой, думает она. Мало похоже на конструктивный ответ. Она чешет вспотевшую шею. Летний вечер своей жарой буквально вгоняет в сон.
– Сколько лет ей было? – спрашивает она. – Твоей дочери?
– Ей…
Паула набирает в грудь побольше воздуха.
– Всего один годик.
Хильде приходится сцепить зубы, чтобы не взорваться. Бросить своего маленького ребенка. Да что же это за люди такие? Кто вообще на такое способен?
– Ты можешь осуждать меня, – говорит Паула. – Это нормально. Я сама всю жизнь кляну себя за это.
– Но, наверное, у тебя на то… были свои причины?
– Не знаю. Я влюбилась в другого мужчину. Потрясающего мужчину. Мужчину, который любил вино, вкусную еду и приключения и… который стал для меня избавлением от приевшейся жизни. Так что это из-за него я покинула Италию. Бросила свою семью.
– Наверное… у тебя не было другого выбора.
Хильда и сама слышит, как нелепо это звучит. И Паула, кажется, читает ее мысли.
– Выбор есть всегда.
– Вы как-то общаетесь? Ты и твоя дочь?
Паула отхлебывает пива.
– Каждый год я отправляю ей письмо. На день рождения. И она мне отвечает. Ее отец живет сейчас с другой женщиной. Которая, надеюсь, заслуживает его больше, чем заслуживала я.
– И сколько лет сейчас твоей дочери?
– Двадцать один. А год назад она прислала мне письмо. Обычно я ей писала, а она отвечала. А тут она первой написала. Она… она спрашивала, увидимся ли мы.
По щекам Паулы скатываются две крохотные слезинки.
– Я тоже очень этого хотела. И тогда мне в голову пришла идея насчет кулинарных курсов. Прежде я уже занималась подобным в Швеции, но тогда курсы проходили в некрасивых зданиях образовательных центров. А тут я увидела шанс вернуться обратно в Тоскану и заодно заработать денег на билет. Я самая обычная женщина, Хильда. Живу в дешевой двухкомнатной квартирке в Сольне. Снимаю жилье и зарабатываю деньги на кулинарии. Придумываю рецепты для кулинарных изданий, веду курсы и время от времени подрабатываю в различных ресторанах.
– А что случилось с тем мужчиной? Из-за которого ты оставила Италию?
Паула смотрит Хильде прямо в глаза:
– Мы прожили с ним несколько лет. А потом он меня бросил. Ради девушки помоложе. Она выиграла конкурс сомелье и к тому же происходила из обеспеченной семьи. Они уехали из Стокгольма и сейчас живут на какой-то усадьбе в Сёрмланде.
Паула смеется. Грубым хриплым смехом.
– Каждый получает то, что заслуживает, верно?
– Но…
Хильда морщит лоб.
– Мне казалось, что прежде ты уже несколько раз организовывала подобные поездки в Тоскану. Разве не так было указано на твоем сайте?
Покрасневшие от слез и стыда глаза смотрят на Хильду.
– Я действительно так написала. Но это неправда. Я соврала.
– То есть тур «Солнце и пармезан» никогда раньше не проводился?
Паула качает головой.
– Вот черт, – вырывается у Хильды.
– Да уж. Вы имеете полное право заявить на меня в полицию. И все же мне нечего терять.
– У тебя есть дочь, Паула.
– Да, но у меня не хватило смелости поехать к ней. Я уж было совсем решилась. Думала, что сумею вернуться обратно в Италию. Сумею снова взглянуть в глаза моей дочери. Но потом… стоило мне оказаться в аэропорту, как всю мою уверенность ветром сдуло. Я не смогла. Мне было слишком стыдно. Я испугалась, и мне до сих пор страшно. Я никогда не отважусь вернуться туда.
– Но ведь… твоя дочь хочет встретиться с тобой, Паула. После стольких лет разлуки. Разве это не потрясающе?
– Потрясающе. Но я этого не заслуживаю.
– Не говори так.
Паула поднимает на Хильду глаза, и Хильда читает в их взгляде все, что носит в себе Паула. Чувство вины, любовь, мечты и тоску.
– С некоторыми вещами приходится учиться жить. Моя дочь протянула мне руку, но я не осмелилась ее взять. А теперь я должна ответить за содеянное.
Паула кивает сама себе и, ухватив бокал для мартини, снова пытается сделать из него глоток.
– Черт, – бормочет она. – Забыла, что он закончился.
Хильда улыбается. И следом переводит свой взгляд на море. Интересно, что делается на другом его берегу?
На память приходят слова бабушки, которая говорила, что, где бы ты ни оказался и на каком бы берегу ни стоял, всегда найдется тот, кто стоит на противоположном берегу и смотрит в твою сторону, совсем как ты.
Хильда закрывает глаза. И не обращает внимания, когда холодная волна лижет ее туфли.
Глава 52
Расмус
На противоположном берегу моря сидит Расмус. Ну, может, и не совсем на противоположном – там-то наверняка сидит какая-нибудь аландская семья и жарит себе стейк на гриле. Но зато он сидит на скамейке в нескольких сотнях метров от причала с танцполом. За его
