хотели заказать.
– Я хочу показать, какой достойной была ее жизнь.
– Это мы сможем.
– А как же… – она сглотнула, – ее вещи?
– Я прослежу, чтобы все упаковали и доставили в квартиру, милая, – заверил ее я. – Тами сказала, что Джоуи останется здесь?
– Он нравится другим резидентам, они о нем позаботятся. Я хотела бы раздать что-то из ее вещей резидентам, у которых их не так много, как у нее, – ее одежду, инвалидное кресло и тому подобное.
– Хорошо, я все устрою. Когда будешь готова, распорядись обо всем, а я прослежу за тем, чтобы все было сделано.
Она молча смотрела на Пенни.
– Хорошо, – кивнула она.
Я встал и помог ей подняться. Мне не нравилась дрожь в ее теле и голосе. Мне было спокойнее, когда я ее поддерживал, и она не протестовала.
Я посмотрел на Пенни, молча поблагодарил ее и попрощался, сморгнув слезы. Я должен был оставаться сильным ради Кэтрин.
– Подгоню машину, – предложил Грэм и вышел из комнаты.
Я встретился взглядом с Кэтрин, в ее глазах сквозила печаль и боль. Я ощутил прилив всепоглощающей нежности и потребность облегчить ее боль. Поцеловал ее в лоб и что-то пробормотал, прижимаясь к ней.
– Я рядом. Мы справимся. Вместе. Обещаю.
Она прильнула ко мне, такая трогательная и жаждущая ласки.
– Ты готова?
Она кивнула и уткнулась головой в мою грудь. Я вышел из комнаты, зная, что наши жизни вот-вот изменятся. А я опять не знал, как с этим справиться.
25
Ричард
В квартире было тихо. Кэтрин после очередного вечера, проведенного в тишине, отправилась спать. Она почти не ужинала, едва пригубила вина и в ответ на мои вопросы тихо бормотала или качала головой. Я слышал, как она ходит наверху, как выдвигает и закрывает ящики, и понял, что она что-то там переставляет и меняет интерьер. Она всегда так делала, когда бывала расстроена.
Беспокойство мучило меня, я никогда не испытывал ничего подобного. Я не привык о ком-то заботиться. Я не знал, как облегчить ее боль, как помочь ей заговорить. Ей нужно было выговориться.
Поминки получились скромными, но особенными. Не удивительно, ведь большей частью приготовлений занимались Лора и Грэм. Лора сидела рядом с Кэтрин и помогала ей выбирать фотографии, которые они разложили по комнате. Ее любимую фотографию, на которой была изображена Пенни, они поставили рядом с урной, украшенной полевыми цветами. Там были цветы, присланные разными людьми, самый большой букет был от нас с Кэтрин. Любимые цветы Пенни, маргаритки, стояли в вазе рядом с ее фотографией.
Большинство сотрудников «Гэвин Груп» пришли выразить сочувствие. Я стоял рядом с Кэтрин, держа ее за талию и в молчаливой поддержке прижимая к себе ее напряженное тело. Я пожимал руки, выслушивал шепот соболезнований и чувствовал, как временами вздрагивала моя жена. Присутствовали несколько медсестер и персонал из интерната «Золотые дубы», и Кэтрин принимала их объятия и слова соболезнования, а затем всегда отступала обратно ко мне, как будто ища защиты в моих объятиях. Друзей Пенни осталось немного, а тем, кто приходил, Кэтрин уделяла особое внимание. Она низко приседала, чтобы вполголоса поговорить с теми, кто сидел в инвалидных креслах, следила, чтобы гостей с ходунками быстро провожали на место, и после короткой церемонии уделила время им всем.
Я не спускал с нее глаз и держался рядом. У нее дрожали руки, но она не плакала, и меня это беспокоило. До того дня я никогда не испытывал горя. Когда умерли мои родители, я после всего, через что они заставили меня пройти, испытал облегчение. Я грустил, когда уволили Нану, но то была детская грусть. Печаль, которую я испытывал в связи с уходом Пенни, отдавалась жгучей болью в груди. Она нахлынула и выплеснулась наружу самым странным образом. Непролитые слезы навернулись на глаза, когда я меньше всего их ожидал. После того как прибыли коробки с ее вещами, я стоял в кладовой, охваченный каким-то необъяснимым чувством. Я поймал себя на том, что думаю о наших разговорах, о том, как загорались ее глаза, когда я упоминал имя Кэтрин. Я вспоминал ее милые, забавные истории об их совместной жизни. В моем календаре по-прежнему были отмечены все вечера вторника, а напротив стояло имя Пенни. Почему-то я пока не мог заставить себя их стереть. Вдобавок к и без того странным и непривычным эмоциям, я испытывал тревогу за жену.
Я думал, что она со всем справится. Я знал, что она скорбит по женщине, которую любила как мать, и все же она была спокойна. Устойчива. Только однажды она заплакала, но я не видел ее плачущей с того дня, как умерла Пенни. После сегодняшних поминок она замкнулась в себе, а потом вышла прогуляться, молча покачав головой в ответ на мое предложение составить ей компанию. Вернувшись, она отправилась в свою комнату и сидела там, пока я не позвал ее ужинать.
Я, обладавший лишь ограниченными знаниями о том, как поддерживать других людей, пребывал в растерянности. Я не мог позвонить Дженне или Грэму и спросить, что мне сделать, чтобы помочь своей жене. Они думали, что мы близки, и полагали, что я точно знаю, что делать. Сегодня, когда мы выходили из похоронного бюро, Дженна обняла меня и прошептала: «Позаботься о ней». Я хотел, но не знал, как. У меня не было опыта, и я не умел обходиться с такими сильными эмоциями.
Я беспокойно расхаживал по гостиной и кухне, потягивая вино. Я знал, что мог бы пойти позаниматься спортом, чтобы снять напряжение, но настроения не было. Почему-то спортзал казался слишком далеким от Кэтрин, а я хотел быть рядом на случай, если ей понадоблюсь.
Я сел на диван и улыбнулся, глядя на новую пухлую подушку. Еще один штрих Кэтрин. Шелковые одеяла, пуховые подушки, теплые тона в интерьере и картины, которые она добавила, создавали в квартире ощущение домашнего уюта. Я поднял бокал и задумался. Говорил ли я ей когда-нибудь, что мне нравится то, что она делает?
Я со стоном допил вино и поставил бокал на стол. Я наклонился вперед и вцепился в свои волосы, дергая так, что стало больно. За последние недели я стал лучше, в этом я не сомневался, но достаточно ли я изменился? Я знал, что мой язык уже не такой острый. Я знал, что стал добрее. Тем не менее, я не был уверен, что этого достаточно. Если ей было трудно, доверяла ли она мне настолько, чтобы
