в пол.
Рампа поднялась не полностью; один из подъемных механизмов повредили, и она застряла, оставив щель шириной в несколько дюймов, за которой, словно банши, ревела ночь и были видны вспышки выстрелов, стремительно уносившиеся вдаль.
Там, внизу, остался Ватсон.
Джо поднялся на ноги и разглядывал большую дыру в своей куртке. Поразительно, но пуля его не зацепила. Даже несмотря на скорбь по Ватсону, я почувствовала невероятное облегчение.
– Я чуть не погиб, – сказал Джо. – Меня чуть не убили из-за твоего говенного Автомата.
Я пораженно уставилась на него. Джо казался спокойным, но это было неправильное спокойствие: его лицо сделалось совершенно неподвижным. Как будто он носил маску, а во время перестрелки она съехала и теперь висела, как мертвая кожа.
Я снова испугалась, сама не понимая почему.
– Я должна была это сделать, – сказала я ему. Я искала в себе злость и не находила ее. Я нуждалась в ней, а она пропала. – Я должна была попытаться его спасти.
– Нет, – ответил он. – Ты не должна была этого делать. Ты рискнула нашими жизнями, всеми до единой, ради чего-то ненастоящего. Впрочем, это же типично для Анабель Крисп, разве нет? Ты всегда так делаешь.
Джо привалился к переборке, глядя в никуда. Казалось, он о чем-то задумался. Быть может, он тоже что-то искал в себе. Наконец он сказал:
– Отойди от люка. Я не хочу спускаться за твоим трупом, если ты вывалишься.
И ушел в кабину.
Я прижалась к стене, глядя в щель сломанного люка, во тьму, в которой оставила своего единственного на свете друга. В которой оставила поле бойни.
Я обхватила себя руками, прижимая к груди мамин цилиндр. Закрыла глаза и представила, что уложила голову к ней на колени, а ее пальцы гладят меня по волосам. «Ты ни в чем не виновата, – сказала она. – Все будет хорошо». Впервые с тех пор, как Сайлас вторгся в закусочную, я расплакалась.
Часть третья
Какие у этого были последствия
21
«Фонарщик» гремел, как полная гвоздей жестянка. Стены дрожали, а пол грозил выскользнуть из-под ног. В кабине все еще лежали горы песка. Но здесь хотя бы было тепло. Джо обустроил наш лагерь в углу, так далеко от пилотского кресла, в котором разместился Пибоди, как только смог. Он ушел в себя; рядом с ним лежала сложенная палатка и стояла собранная, но незажженная плита. В руке он сжимал бутылку виски, и пока что оно поглощало все его внимание.
Салли сидела на ящике неподалеку. Когда я вошла, она посмотрела на меня; ее лицо было бесстрастным и непроницаемым. Глаза отражали свет потолочных ламп, придавая ей неземной вид.
Сайлас расположился в противоположной стороне кабины. Я не знала, чего от него ждать, – наверняка такой же ярости, как от Джо. Но он взглянул на меня спокойно, без эмоций.
– Рад, что ты уцелела, – сказал он.
Тварь, считавшая себя Пибоди, судя по всему, нас не замечала. Скафандр неподвижно сгорбился в кресле пилота. У меня возникло ощущение, что он припаркован там, будто пустой автомобиль, в то время как управлявшая им сила блуждает по цепям «Фонарщика».
И все же голос Пибоди раздавался из потрескивающих динамиков скафандра. Его обычно обходительная манера испарилась; ее сменило мрачное немногословие, сдерживаемая энергия, в которой ощущалась… не то чтобы угроза, но чуждость, оказывавшая такое же воздействие. Он говорил тихо, обращаясь, похоже, не к кому-то из нас, а к самому себе; это был бормочущий монолог, полный уравнений и слов, которых я никогда прежде не слышала.
– Что с ним? – спросила я.
Салли пожала плечами.
– Иногда на него такое находит. Та его часть, которая остается Чонси, куда-то девается, и ее сменяет часть, которая является чем-то другим. Что бы это ни было, разговаривать с людьми оно не любит. Когда он таким делается, его лучше не трогать.
Сайлас добавил:
– То, что ты видишь перед собой, достойно называться богом больше, чем все, что ты когда-либо повстречаешь. Ты ведь не стала бы тыкать бога в плечо, когда он думает, верно?
– Это не бог, – ответила я. Все мое расположение к Сайласу сгорело в тот миг, когда он захлопнул передо мной люк в пещере. Я знала, каков он на самом деле. И уже не забуду этого.
– В этом кресле сидит Марс собственной персоной.
Я вспомнила, чему меня учили. Марс был богом войны.
Я подумала обо всех тех цилиндрах, подвергнутых воздействию Странности, о том, как Сайлас говорил, что в них пускает корни сознание Марса. Если он был прав, что оно сотворило с «Фонарщиком», пропитывавшимся Странностью больше шестидесяти лет? Это создание, которое иногда считало себя Чонси, давно погибшим первопроходцем, а иногда вспоминало, что является чем-то другим. Оно наверняка было сумасшедшим. Абсолютно, апокалиптически сумасшедшим.
– Оно не знает, что оно такое, да?
– Откуда оно может знать? – сказала Салли. – И, если уж на то пошло, откуда хоть кто-нибудь может об этом знать? Чем бы оно ни было, это что-то новое. – Она достала сигарету и чиркнула спичкой о подошву. – В любом случае беспокоиться из-за этого смысла нет. Когда оно принимает себя за Чонси, оно пользуется скафандром. Тогда разговаривать с ним безопасно. – Салли глубоко затянулась и уставилась в пустоту.
Она знала всех этих людей.
– Мне жаль, Салли, – сказала я. Глаза у меня все еще жгло от слез. Я не боялась, что она это заметит. Я хотела, чтобы она заметила.
– А-а, они этого хотели. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка быстро умерла. – Просто все случилось чуть быстрее, чем они планировали. – Она кивнула на мою куртку. – Зато ты вернула свою маму, верно?
Я кивнула, похлопав по карману, в котором покоился цилиндр. Это снова напомнило мне о Ватсоне, и на глаза у меня навернулись слезы.
– С ним все будет в порядке, – утешила меня Салли, поняв, о чем я думаю. – Они не причиняют вреда своим.
– Он не один из них, – ответила я.
Джо фыркнул.
– Ох, да хватит уже, – сказал он. – Хватит этой херни.
Бутылка, к которой он прикладывался, уже наполовину опустела. Он пил виски, как воду. Я никогда не пробовала алкоголь, но достаточно часто видела, как это делают другие, чтобы знать, что он обычно начинает действовать по пути в желудок. Глядя на Джо, заметить это было невозможно.
– Чего хватит? – спросила я.
– Хватит притворяться, что твой дурацкий кухонный агрегат – живой. Хватит притворяться, что запись, которая лежит у тебя в кармане, – это твоя
