красавицы сочиняли тут же стихи, смеялись, шутили, пели и веселились до упаду вместе со святыми отцами церкви. — Содома лукаво прищурился и напомнил осторожно Леонардо: — Маэстро помнит, может быть, благочестивые рисунки, принесенные мною ему во Флоренции?
Леонардо кивнул головою.
— Остается еще досказать о чудесном празднике у мессэра Агостино Киджи. Здесь были на одном конце стола и споры на отвлеченные темы. Святые отцы кардиналы могли блеснуть своими богословскими познаниями. Племянник папы кардинал Джованни Сальвиати, недовольный чересчур веселым характером праздника, старался повернуть его в другое русло и спрашивал: "Каким путем человек делается разумным? Каким путем в него вселяется разумная душа? Чем, наконец, он становится по смерти тела?" Тут, маэстро, поднялись нескончаемые споры, причем каждый старался выразиться как можно мудренее и щегольнуть латинскими цитатами. Но спор кончился, как только раздался томный и нежный голос красавицы мадонны Порции, жены брата хозяина, Джисмондо Киджи. Она пела прекрасную песню, которую я так люблю, маэстро: "Вы, милые духи, склонные к любви, хотите ли увидеть рай?" Потом появились обычные фокусники, шуты и забавники. Фокусник Пеллегрино в угоду святому отцу вертелся колесом с такою быстротою, что невозможно было уследить, как его ноги касаются земли; казалось, будто это молнии мелькают в воздухе. Его святейшество изволил смеяться. Пеллегрино изгибался на маленьком столике так, будто у него вместо костей веревки. Уставив острие лезвия ножа и сабли, он ужом извивался между ними в пестром костюме паяца. Богобоязненные монахи решили, что тут дело не может обойтись без дьявольского наваждения. Папа был доволен. Он любит говорить: "Раз бог нас сделал папой, мы постараемся этим воспользоваться". Но что я хотел еще сказать: я слышал разговор между кардиналом Джулио Медичи и Рафаэлем о вас, маэстро, и из него узнал, что вам сегодня назначено быть на приеме в Ватикане. А, вы уже готовы, и вам принесли завтрак. Я рад, что успел все рассказать. Благодарю вас, я не в силах разделить вашу трапезу: видеть не могу еще ни вина, ни пищи после пира…
IX. ТА ЖЕ ИСТОРИЯ НА НОВЫЙ ЛАД
И вот Леонардо в Ватикане; в резиденции папы, дворце с бесчисленными дворами и покоями, пышностью и роскошью которых глава католической церкви хотел заткнуть за пояс самого могущественного короля. Кардинал Джулио Медичи представляет художника своему брату, папе Льву X. Он хорошо помнит этого приветливого ученого-художника при дворе своего отца, когда он, мальчиком, любил забираться к Леонардо в мастерскую и смотреть его опыты, казавшиеся ему чем-то вроде фокусов.
Папа принял Леонардо весьма благосклонно и, допустив приложиться к рубиновому кресту на своей туфле, что было обязательно, поднял его и поцеловал.
— Ты будешь нам полезен, — сказал он своим вкрадчивым тоном, — ведь ты и великий ученый и великий художник, а у нас в почете и то и другое. Вот Браманте, мой бедный славный архитектор, становится слаб здоровьем и просит назначить ему помощников для сооружения храма святого Петра, а Микеланджело теперь в Карраре [54] на ломках мрамора для нового фасада церкви Сан-Лоренцо во Флоренции. Ты флорентиец и знаешь, как мы дорожим нашим фамильным склепом. У нас остается только один наш Рафаэль. Работай у нас во славу божию, Италии, папского престола и твою собственную. Когда ты будешь нам нужен, мы призовем тебя. А пока живи и прими наше милостивое благословение.
Опять преклонение колен, благостно протянутая пухлая рука, украшенная перстнями, и Леонардо свободен.
Отпущенный пока папою, Леонардо устроился с помещением для себя и своей семьи и целиком отдался любимым работам: науке и искусству. Никогда еще, кажется, не сочетались так гармонически оба эти направления в его работе. Занимаясь, например, анатомией, изучая человеческое тело как ученый, он восхищается совершенством пропорций, красотою формы, как в ботанике восторгается раскраской и причудливостью цветов. В природе он видит "учительницу учителей", требующую вечного изучения, обладающую необъятной мощью. Он безгранично любит жизнь во всех ее проявлениях и говорит в своих записях:
"Подумай же, как бесконечно ужасно отнимать жизнь у человека, строение которого представляется тебе столь изумительным. Не желай же, чтобы гнев твой или злоба разрушали такую жизнь, ибо тот, кто ее не уважает, не заслуживает ее".
Но он и предостерегал художников от чрезмерного увлечения анатомией:
"О живописец-анатом, поберегись, чтобы слишком большое знание костей, связок и мускулов не было для тебя причиной стать деревянным живописцем при желании показать на своих обнаженных фигурах все их чувства".
И он советует художникам уделять больше внимания изучению жестов и мимики:
"Делай фигуры с такими жестами, которые достаточно показывали бы, что творится в душе фигуры, иначе твое искусство не будет достойно похвалы".
Он придает особое значение изучению пропорций и, останавливаясь на существе творчества художника и предостерегая его от подражания, требует, "чтобы в произведение не попала ничего такого, что не было бы как следует обсуждено в соответствии с разумом и явлениями природы".
Что касается композиции, то живописец, который не владеет ею, "подобен оратору, который не умеет пользоваться своими словами".
"Не делай мускулов резко очерченными, — говорит он неопытным художникам, — но пусть мягкие света неощутимо переходят в приятные и очаровательные тени; этим обусловливается прелесть и красота".
Живопись Леонардо ценил особенно высоко за ее наглядность и достоверность, считал ее такою же дочерью природы и опыта, как наука. Он делал, как в науке опыты, в живописи — зарисовки, этюды; рисовал пейзажи, головы, руки, ноги, отдельные предметы, драпировки и оставил обширное сочинение о живописи и множество рисунков, сделанных пером, серебряным штифтом, сангиной или итальянским карандашом[55]. Рисунки эти замечательны и отличаются огромным разнообразием.
…Папа как будто заинтересовался научными опытами Леонардо да Винчи, а может быть, не столько самими опытами и их научной стороной, сколько возможностью их применения для всяких причудливых забав и выдумок, на которые был щедр разносторонний гений Леонардо; впрочем, под покровом "причуд" Леонардо нередко таились глубокие идеи.
Век Льва X порою называли "золотым веком" науки и искусства, но, в сущности, это неверное определение. При Льве X, правда, особенно подвинулись изыскания древностей. Рафаэль, например, руководил большими раскопками в катакомбах древнего Рима, открывая памятники глубокой старины. Но наука не пользовалась особенным почетом при папском дворе, как не пользовалась когда-то и в Милане — при герцогском. Даже особенно поощряемая папой поэзия была искусственной и бедной.
Ее губило слепое подражание древним образцам. Тот, кто лучше подражал латинским поэтам, считался великим стихотворцем, "любимцем бога Аполлона". Но таким подражанием достигалась только правильность языка и убивалась душа, свободный
