свой гренландский манер, тоже могло бы нести налет точности, но какая-то часть ее говорила мягкими, но неотвратимыми словами о том, что я - это животное, которого следует избегать, и что, поскольку она не может оставаться вне моего поля зрения, она должна держать себя со свиньями-шовинистами мужского пола настолько туго зашнурованной, насколько это позволяет ей нижнее белье. Мы хорошо оценили друг друга. Моя квартира превратилась в клетку с тигром, как только она вошла в нее, и мы оба против этого не возражали, потому что точно знали свои места относительно друг друга. Всякий раз, когда она заставала меня, в три часа дня, в постели с нынешней подругой или даже с моей женой, она была как всегда холодна и корректна, но я знал, что внутри она кипит, и она знала, что я знаю, и иногда я предлагал ей лечь с нами в постель, но она козыряла своей коварной картой, отказавшись самым вежливым и цивилизованным образом.
Она была единственной женщиной, которую я не смог победить, потому что мы были на одном направлении трассы, но по этой причине я мог нанести ей более болезненные удары, чем кто-либо другой. И по этой же причине любой ее удар по мне не мог иметь никаких последствий. Она была моей идеальной спутницей, а я — ее, но по этой причине она никогда не вышла бы за меня замуж, и по той же причине я никогда не женился бы на ней. По той же причине у нас снова была мучительная и вечная любовь друг к другу. Поэтому она годилась только на роль моей уборщицы. С ее точки зрения, это был единственный способ наказать меня. У нас были идеальные отношения, которые было бы подло портить браком. В любом случае я уже был женат. Это было не нормально и весело, что причинило бы ей меньше боли, а нетрадиционно и очень легко легло на мои плечи, что, должно быть, было для нее мукой. Мы были несчастными любовниками, оба сердца блуждали в разных частях космоса, но были неразрывно связаны. Я любил ее, как если бы она была своенравным братом, которого я никогда не мог узнать, и если она вообще любила меня, то так это как сестра, которая стала проституткой не для того, чтобы зарабатывать на жизнь, а потому, что ей это нравилось - сестра, с которой она никогда не смогла бы познакомиться просто потому, что у нее не было надежды вернуть ее на путь праведности.
Она ходила вокруг и складывала окурки и стряхивала пепел в полиэтиленовый пакет.
— Как вы сегодня, миссис Драдж?
— Драдж-Перкинс. И мисс, а не миссис. А как вы сегодня, мистер Блэскин, выдающийся общественный деятель?
— Ужасно. Сегодня утром я выплеснул все свои кишки в суде, на судью. Его зовут Артур Кобальт. Он директор моего издательства, иначе, думаю, меня бы отправили в тюрьму.
— Это может принести вам много пользы, — сказала она, как я и ожидал.
— Драдж по имени и Драдж по натуре. «Тяжелая работа». Почему бы вам не сказать что-нибудь неожиданное? Если в вас есть хоть одна искра оригинальности.
— Гилберт, — сказала она, — я пришла сюда не для того, чтобы меня оскорбляли.
Я лежал на диване. — Тогда возвращайтесь.
— Нет. Есть нечто, известное как «Освобождение женщин».
Будучи в дурном настроении, я засмеялся еще громче обычного.
— «Женская либеральная партия?» Вам нравятся все эти феминистские штучки, не так ли? Или вы услышали об этом только сегодня утром по радио? Знаете, что такое феминизм?
— И знать не хочу.
— Я знаю, что вы этого не делаете. Я вам скажу. Это лесбийский трюк — затащить чернокожую женщину в постель.
Она пошатнулась и схватила тяжелую стеклянную пепельницу, и на один момент я подумал, что у нее хватит смелости бросить ее. Я часто думал, что в конечном итоге мы убьем друг друга, одновременно предполагая, что есть и худшие пути. Но я сказал много лишнего. Я видел это по ее лицу. Я коснулся ее запястья, но она отдернула его, словно я ходячая горячая кочерга.
— Простите, что я это сказал, Драджи. Феминизм – самое благородное движение века. Я полностью за него. Все, чего я хотел, — это приступить к написанию истории жизни лорда Моггерхэнгера, или добавить несколько абзацев к моему тринадцатому роману, или набросать еще пару страниц последнего подвига Сидни Блада, которым я и занимаюсь за плату Pulp Books. Миссис Драдж, - сказал я тоном писателя Ноэля Кауарда, живущего в своем загородном доме, беззаботного и пребывающего в порядке с окружающим миром, — не будете ли вы так любезны принести мне что-нибудь есть? Я иду в работать в кабинет.
Я встал и, к несчастью, пукнул.
— Думаю, у меня намечается новый роман.
Дисмал наблюдал за нами, как зритель на теннисном матче.
— Мистер Бласкин, — сказала она, — такое поведение вас недостойно.
Я улыбнулся.
— В войне полов все справедливо. Я бесконечно благодарен Женским Либералам за то, что оно открыто обнародовало это. Теперь я действительно могу хорошо провести время. Раньше здесь было так скучно.
Стоп, сказал я себе. Пиши, но не говори. Слишком поздно. Она решила отомстить.
— Вам следует подружиться с хорошим молодым человеком и остепениться.
— Я бы так и сделал, но женщины мне подходят больше. Не то чтобы я в свое время не занимался задницами и мужчины и женщины, если уж на то пошло. В конце концов, я настоящий англичанин, хоть и не шпионю в пользу России. Особенно когда я был в армии, хотя мы тогда были еще пацанами, но я предпочитаю трахать женщин, потому что у них есть сиськи и вообще лица покрасивее. Хотите со мной побаловаться? У меня уже давно не было таких игр. Не то чтобы это принесет мне много пользы. Я думаю, что у меня больше гомосексуальных наклонностей, чем других.
Я зашел слишком далеко, а это было ровно столько, сколько мне хотелось. Она удалилась на кухню, а я пошел в кабинет.
— Если захотите выпить кофе, — крикнул я, — не пользуйтесь кофемолкой. Вы сломали ее в прошлый раз.
Мир — но хотел ли я его? Я закрыл дверь, затем продолжил просматривать остальную почту. Мне пришло письмо, в котором меня приглашали принять участие в конференции под названием «Обречена ли книга?» и требовали быстрого ответа. Я не знал, обречена ли книга, но чувствовал, что обречен сам. Но я не мог сказать им об этом, не проявив невежливости. Я отправил им по телефону
