class="p1">Но у меня было тихо. Так тихо, что я стал думать о смерти. Век я о ней не думал и не собирался. Какая смерть, когда в больнице ни разу не был, а в эпидемии даже не чихал. Или в одиночестве всегда о ней думается? Ну конечно. Одинокий человек уже не совсем живой, он уже вне жизни — он одинокий.
Звонок в передней сбросил меня с дивана. Я застегнул рубашку и открыл дверь.
Мастер вошел деловито, словно в моей квартире что-то забыл и теперь вернулся. Он поставил на пол огромную сумку с инструментом и спросил:
— Говорите, урчит и дымит?
— Да, дычит и урмит. Проходите!
Я шагнул в комнату. Мастер остановился у порога:
— А она не в ванной?
— Кто?
— Стиральная машина.
— Нет, не в ванной.
— На кухне?
— Нет, не на кухне.
— Зря вы ее сюда затащили, — сказал мастер, взял сумку и пошел за мной в комнату.
Я сел на диван и пододвинул ему кресло:
— Садитесь.
Он обежал взглядом комнату, задержавшись на книгах, иконах и ералаше на столе.
— Машина тут?
— Не тут. Да вы садитесь!
— А где она?
— В магазине.
— Уже отправили?
— Я ее и не покупал.
— Как не покупали?
— Да так. То в прачечную снесу, то сам постираю.
Теперь мастер сел, видимо потеряв силу в ногах.
— Вы же говорили, что машина дымит и урчит?
— Это не она, это я фырчал, — игриво сообщил я и для подтверждения слегка фыркнул.
Мастер напрягся и как-то сбился в один угол кресла. Его узкие глаза смотрели в мою переносицу, как прицеливались. Он был чуть старше меня.
— Просто ошибочный вызов, — поспешил я успокоить его.
— Платить все равно придется.
— Конечно, — я торопливо протянул пятерку.— Сдачи не надо.
Он скрипнул кожаной курткой, спрятал деньги и сказал сразу осевшим голосом:
— Ничего, бывает.
— Кофейку выпьете? — спросил я, испугавшись, что он сейчас уйдет.
— Можно, — совсем оттаял мастер.
Я почти бегом бросился на кухню и вмиг сварил ароматный кофе. Крупно порезал колбасу, заблестевшую крепкими кружочками. Высыпал в вазу конфеты, припасенные для Марины. На блюде горой выложил апельсины.
Мастер выпил кофе, залпом и молча задвигал челюстями.
— У меня, понимаете, настроение плохое, — отпил я глоток и налил ему.
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, ничего не случилось.
— Бывает. Я тоже прихожу как-то домой, а у жены черт сидит.
— Какой черт?
— Знакомый ее. Жинка у меня хорошая, только от нее все время витамином пахнет. На витаминном заводе работает.
Я сделал еще глоток. Мастер ел колбасу, пахнущую дымком и пряностями. Апельсины он не замечал. Кожа на щеках заблестела и заметно распарилась, словно кофе ударил ему в лицо.
— Душа болит с утра, — неопределенно сказал я.
— Может, прохлопал чего? — перешел он на «ты».
— Да нет, не прохлопал.
— А то есть правильная русская пословица:
«Нельзя хлопать ушами». С другой стороны, греть руки в мутной воде тоже опасно...
— У меня душа болит, понимаешь, душа?
— Понимаю. У меня тоже болела. Я вроде тебя, к врачу не шел, а занимался анализом. Оказался аппендицит. А почему? Потому что кругом синтетика. Едим одни протезы.
И выпил кофе, вкусно чмокнув пустоту в чашке. Кофе все-таки натуральный.
Я взял с дивана журнал и открыл страницу с фотографией буровиков. Ребята все стояли обнявшись.
— Смотри-ка, — показал я мастеру, — стоят, обнявшись, как перед разлукой.
Он прищурился, рассматривая рабочих. Вдруг подмигнул им, понимающе улыбнулся и постучал согнутым пальцем по лбу пожилого буровика.
— Знаешь, сколько они заколачивают в месяц?
Я глотнул. Кофе показался невкусным, как полынная настойка. Вот тебе и натуральный. Видимо, я сморщился.
— Что? — спросил мастер.
— Спешу.
— Куда? — удивился он, бросив свой прицельный взгляд на недорезанную палку колбасы.
— Куда? Куда... В магазин за стиральной машиной, — нашелся я.
— Правильно, в хозяйстве пригодится.
Я встал. Поднялся и он, не отцепляя взгляда от тарелки. Я взял бумагу, завернул колбасу и протянул ему. Он молча положил ее в инструменты, как гаечный ключ. И ушел не оглянувшись — только дверь хлопнула.
Я остался один в густонаселенном доме, в перенаселенном городе, на четырехмиллиардном земном шаре. На столе лежала записная книжка, испещренная телефонными номерами знакомых. Рядом стоял и сам телефон. А на кухне капала вода из протекающего крана.
Я не знаю, когда умру, — никто не знает. Я не знаю, от чего умру, — никто не знает. Но пусть во всех случаях друзья и сослуживцы на моей могиле напишут: «Умер от одиночества»...
Я вздрогнул. Мне показалось, что на столе лопнула посуда. Но это звонил телефон. Я снял трубку.
— Ну, как? — тревожно спросил Виктор.
— Что «как»?
— Мы едем к тебе.
— Кто «мы»?
— Я, Галя, Марина, Сергеев еще... Не понравился нам твой голос, старик. Через двадцать минут будем...
И он положил трубку.
Значит, Виктор за это время всех обзвонил и всех собрал. Или Марина собрала. Даже Сергееву сообщили. А ведь ничего не случилось. Почти ничего не случилось, кроме страшного одиночества.
Вдруг я заметил, что на кухне перестала капать вода. Может, она и не капала? Я встал и облегченно потянулся.
Землянин
Лагушкин пришел с работы поздно — раз. По дороге заходил в «Прохладительные вина» — два. А вчера тоже в них заходил — три... И еще... В общем — четыре.
Поэтому он пугливо посматривал на жену и старался дышать в угол, чтобы не отравлять воздух в квартире. Жена стояла посреди кухни и развивала мысль о глобально-государственном проекте, который заключался в следующем: собрать всех пьяниц, посадить в пивную бочку и запустить в космос к чертовой бабушке на другую галактику. Лагушкин согласно кивал головой — ему хотелось обедать.
— Другие отцы дома помогают, детям уроки подсказывают,— безнадежно сказала жена. — А наш Димка вон сидит мучается...
Лагушкин понял, что есть шанс искупить вину. Ну, и пообедать. Он вскочил со стула и пошел в комнату.
Закатив глаза, Димка
