меня ждал сюрприз года. Пришла в очередной раз на пересдачу к Каплунову, уже даже не готовилась, знала, что бесполезно. Он лишь взглянул на меня, ни вопроса не задал, а сразу: «Давайте зачётку!». Я ушам своим не поверила. А он «отлично» мне поставил. «Отлично»! Видимо, у меня сделалось такое оторопелое лицо, что он даже скривил подобие улыбки. Хотелось спросить, почему? Зачем тогда он меня весь семестр изводил? Вообще, зачем всё это? Но не рискнула. Да ну его, решила, раз он такой непредсказуемый, вдруг ещё передумает. Взяла зачётку и побыстрее удалилась.
С остальными предметами вроде и нормально всё, но готовиться всё равно надо. А когда? Только ночью, после работы. Поэтому у меня ну ни минуты свободного времени. А Эш не понимает. И злится. Хотя говорит, что не злится, но глаза у него в такие минуты становятся холодными. Ему почему-то кажется, что я просто не хочу с ним проводить время, но это же глупость! И я ему пытаюсь объяснить, а он слушать не желает…
И ещё постоянно твердит, чтобы я уволилась. Говорит, что не хочет, чтобы я работала в ресторане. Я спрашиваю: «Почему?». Напрямую он не говорит, вообще, молчит, но я вижу, что это ему неприятно. Или стыдно. С одной стороны, я могу его понять — стереотип сложился и никуда от него не уйдёшь. Там, к тому же, у него была светская львица, а тут — я, официантка. Понять-то могу, а всё равно обидно, даже больно. Кому понравится, что любимый тебя стыдится? Мы чуть ли не ссоримся из-за этого.
Да я бы и ушла, если бы не этот дикий долг. Но про него я не хочу говорить Эшу. Во-первых, как ни крути, это выглядело бы, что я у него намёками выпрашиваю деньги. А во-вторых, я даже не знаю, как он отреагирует. Вдруг глупостей наделает? Я уж лучше как-нибудь сама, а потом и правда уволюсь.
А сегодня вообще всё вышло как-то нехорошо. Как только я сказала, что не могу никуда пойти с ним, он хмыкнул:
— Ясно. Работа. Так я и думал.
И взгляд у него сделался такой колючий, что я не выдержала и вспылила:
— Да что тебе может быть ясно? Я не ты, Эш, я не живу на всём готовом. У меня нет кучи свободного времени, как у тебя. Я и сплю то от силы пять часов в сутки. Это ты ни минуты в своей жизни не работал, поэтому в принципе не можешь меня понять. А мне приходится, и да, пока у меня не особо престижная работа. Но это временно. Мне ведь надо на что-то жить и… — Я едва не проговорилась про долг, но к счастью, вовремя спохватилась. — И я даже не думала, что ты такой сноб. Если тебе настолько неприятно, что я официантка, то…
Я отвернулась, не договорила, потому что глаза защипало. Эш молчал, не отпирался, а значит, именно так он и думал. И я в сердцах бросила ему ужасную фразу, о которой тотчас очень пожалела.
— Знаешь, я ведь не заставляю тебя встречаться со мной. Если тебе не нравится — можешь не приезжать.
И сама же собственных слов испугалась, что вся злость прошла.
А он посмотрел на меня как-то грустно и сказал:
— Ну и каша у тебя в голове. Пойдём подвезу тебя на твою работу.
Пока ехали до «Касабланки», я крепко прижималась к его спине и отчаянно молила, чтобы он забыл эти мои слова. Я так всё время боюсь, что мы с ним поссоримся, что какая-нибудь мелочь снова нас разлучит. Я так боюсь его потерять, а тут сама такое ляпнула!
Но когда остановились во дворе у заднего хода, он посмотрел на меня с такой нежностью, что у меня от сердца сразу отлегло.
Глава 30
В последние дни с работой здорово фартило.
«Лето. Хлебный сезон», — говорил Дёмин.
Так что нужную сумму удалось набрать быстрее, чем Шаламов рассчитывал, и байк продавать не пришлось. Но тут, правда, Дёмин ещё помог, и надо будет ему как-то возвращать. Но это всё потом, а сейчас можно было отдать долг Эм и вскоре с ней уехать. Осталось только сессию закрыть, чтобы потом можно было спокойно перевестись. Но вот с учёбой как раз и возникли сложности. Кто полояльнее, те, конечно, поставили зачёты без вопросов. Но Суслов обещал всем прогульщикам устроить на экзамене праздник общей беды. Ещё и, как назло, Шаламова угораздило заснуть на последнем его семинаре. И тот совсем обиделся. Дёмин переживал:
— А вдруг не поставит? Такие вот обычно очень мстительные.
Шаламов равнодушно пожимал плечами. Ну, плохо, если не поставит, но не катастрофично. Его другое больше беспокоило. Совсем невмоготу стало находиться рядом с Никой. Умом он очень жалел её, понимал, что поступает с ней чудовищно и чувствовал себя последней скотиной. И в то же время не мог даже выдавить из себя тёплого слова или улыбку, неодолимо хотелось бежать прочь из собственного дома, чтобы не видеть её глубоко несчастные глаза, не слышать её плач, который рвал душу. Домой шёл лишь тогда, когда податься было просто некуда. А так — спал то у родителей, то даже у Дёмина, случалось. Эм в последние дни перестала звать его к себе — сессия, работа.
С отцом он уже дважды срывался, собирался плюнуть на всё и уехать, потому что ощущение собственного скотства липло к коже, как несмываемая грязь.
— Мне кажется, я её как будто медленно убиваю. Я не могу больше так, — твердил он отцу.
— Да брось ты! Она, конечно, страдает, но «убиваю» — это слишком. Миллионы людей расстаются и ничего, живут, находят новые любови. Подожди ещё немного, буквально несколько дней. Лучше пока с учёбой разберись.
Ещё и с Эм чуть не поссорились из-за пустяка. Надо же, чего она только ни напридумывала — сноб! Да ему вообще на всё это «престижно — не престижно» плевать, достало просто, что видит её пять минут в день. И то не каждый день. А эти их встречи, может, и помогали ему как-то держаться.
На другой день Шаламов даже не затевал с Эм разговоров — просто заехал, просто довёз. Короткий поцелуй на прощание — вот и всё, чем приходилось довольствоваться. Сам он не уехал сразу, обогнул здание и вошёл с центрального входа. Хотел передать деньги Харлову, но хостес сообщила, что «Пётр Аркадьевич отъехал по делам и обещал
