верить. И не знаю, как мне теперь от него отказаться. Как?
— Все слишком запуталось, Мышка, — тихо говорит мама над моей головой, — и мы с тобой обе запутались. Мне нужно либо решиться и все ему рассказать, либо…
— Ему, это отцу Никиты? — поднимаю на нее глаза.
— Да, Андрею. Иначе дальше будет только хуже, — она отворачивается и смахивает слезу.
— Но, мам… Подожди, — до меня начинает доходить, — он что-то тебе предложил, да?
— Да, Маша. Андрей предложил мне с ним встречаться. И если я хоть немного разбираюсь в людях, он говорит о серьезных отношениях.
Потрясенно смотрю на маму, даже отодвигаюсь, чтобы лучше видеть.
— И что ты ему сказала? Ты согласилась? Мам!
— Ничего, — мама закрывает лицо руками, — ничего не сказала, хотя должна была сказать, кто я. И кто для меня он. Но я не смогла. Не повернулся язык.
Она всхлипывает, а у меня отнимается речь. К такому повороту я точно не готова.
— Мам, — помолчав, спрашиваю, — скажи, ты что, влюбилась?
И по сдавленному рыданию вижу, что права. Но осуждать ее не хватает никаких сил.
— Если бы ты знала, как я себя за это ненавижу, доченька, — глухо говорит мама, не отнимая от лица ладоней. — Я чувствую себя грязной и лживой предательницей. Что сказал бы папа, если бы был жив? Я сама себе омерзительна.
— Если бы папа был жив, мы никогда бы не встретили Топольских, — отвечаю ей и тяну за руки. — Мам, пожалуйста, ну не плачь!
— Маша, — она порывисто поднимает голову, — я приняла решение. Ты доучишься до конца четверти, и мы уезжаем. В Польшу или Чехию, я уже сейчас начну искать там работу. Кем угодно, хоть посудомойкой. Тебя заберу на домашнее обучение, твой диагноз это позволяет. Весной приедем для внешнего тестирования. Поступать в вуз будешь там. Зато нас никто не найдет. Если ты потом захочешь общаться с Никитой, ты сможешь ему все рассказать. Вы сделаете ДНК-тест, но уже сами, без наших с Андреем разрешений. Ты согласна, Маша?
Я молчу, оглушенная, потому что понимаю: мама права. Что Никита вполне мог придумать ту историю с письмом, чтобы думала, будто он не Топольский. Не мажор. Он же не знает, почему я упиралась.
Но при одной только мысли, что мы уедем и я больше его не увижу, становится плохо. Невозможно. Это невозможно. Я это не вывезу.
— Андрей сказал, Никита купил тебе платье для бала, — говорит мама и гладит меня по голове. — Ты побоялась мне сказать, да?
Безнадежно киваю. Сейчас мне абсолютно все равно.
— Не надо от меня прятаться, Мышонок, — она грустно вздыхает. — Я хочу, чтобы мы уехали, и все стало как раньше. До…
Она не договаривает, но я мысленно договариваю за нее.
До Топольских. Только так больше не будет. Мы не сможем выбросить их из нашей жизни. Ни она, ни я. И от этого мне еще горше.
***
Утром я приезжаю в лицей раньше всех. Я ночью почти не спала, лежала и представляла свою жизнь без Никиты. А в соседней комнате точно так же ворочалась и не спала мама.
Под утро я приняла решение ничего не говорить Никите, чтобы не портить себе настроение перед балом. Я потом его спрошу, соврал он о письме или нет.
Постепенно кабинет заполняется одноклассниками. Я ни на кого не смотрю, делаю вид, что повторяю домашку, а сама бездумно пялюсь в учебник.
Внезапно в кабинете повисает тишина, и я поднимаю глаза. В дверях стоит Алька и с вызовом смотрит на умолкнувший класс.
Она в темных брюках и фиолетовой водолазке, поверх которой повязан тонкий шарфик.
— Нет, — вырывается у меня непроизвольно. — Нет, Аля…
Алина окидывает меня безразличным взглядом и идет дальше по проходу. Садится за последнюю парту, а меня охватывает полное отчаяние.
Потому что этот шарфик красного цвета.
Глава 26.1
На перемене пробую поговорить с Алькой, но она принимает мои попытки в штыки.
— Тебя это не касается, — холодно отвечает бывшая подруга.
— Послушай, — не оставляю надежды ее переубедить, — не надо, Аля, не лезь к ним. Это может быть опасно.
— Ну ты же справилась! — вскидывается она. — У тебя все получилось! Или ты хочешь сказать, что я хуже? Что я отстой, а ты крутая?
— Да нет же, нет... — бессильно опускаю руки.
Я не могу ей сказать о том, что мне помогали парни, правилами это запрещено. Не могу рассказать, что меня чуть не втянули в криминальную историю с угоном. И если бы Шведов не оказался знакомым Топольских, я бы так просто не отделалась. Не могу рассказать про Никиту, который ради меня стал учредителем.
Но и молчать не могу. Разве можно допустить, чтобы Алька стала очередной жертвой Игры?
— Аль, — хватаю ее за руку, — ты можешь мне поверить? Мы же были подругами, просто поверь. Туда нельзя соваться, если ты...
Но Алина выдергивает руку.
— Так и скажи, что ты не хочешь, чтобы я хоть в чем-то с тобой сравнялась. Боишься, что я окажусь лучше?
У нас у обеих одновременно пиликают телефоны. Открываю сообщения и читаю:
«Вы прошли все уровни. Игра окончена».
Поднимаю глаза на Алину, которая смотрит на экран своего телефона, и вижу на ее лице торжествующую улыбку.
— Аля... — потерянно шепчу. Потерянно и с безысходностью, потому что понимаю: все бесполезно. Алина в Игре.
— Маша, — окликает меня Голик, — урок начинается, ты идешь?
— Иди, — подталкивает меня Алька, — я без твоих проповедей обойдусь.
Иду за Севкой, но все равно несколько раз оборачиваюсь. В груди ворочается что-то тяжелое и громоздкое, мешает нормально дышать.
Никита не сводит с меня тревожного взгляда, и я тоже без конца верчусь, чтобы его видеть. Мне так спокойнее. Зато учитель зарубежной литературы не выдерживает.
— Заречная, ты смотри, а то голова так и останется развернутой на сто восемьдесят градусов. Будешь к доске спиной вперед выходить.
Но наверное моя тревожность витает в воздухе, потому что над шуткой никто не смеется.
***
После уроков спускаюсь в вестибюль. Никита остался на консультации, у него долги по зарубежке. Мне нужно его дождаться, сегодня генеральная репетиция перед балом.
