— Думаю, да. Мне кажется, не зная, я догадывалась. Носегодня после полудня… — Ее голос затих. Сегодня? Разве? Кажется, это случилосьнесколько лет назад. — Сегодня в полдень я увидела газеты, заголовки… бунтв Сан-Квентине. Это ведь твоя работа, Люк, не так ли? — Он кивнул. —Что они с тобой сделают, Лукас?
— Кто? Эти свиньи полицейские?
— И они тоже.
— Пока ничего. Им нечего мне пришить, малыш. Япрофессионал. Но это тоже часть проблемы. Им никогда не удастся пришить мнечто-либо, и поэтому однажды они попробуют лишить меня привилегий. Если неотомстить.
— И они могут сделать это? — удивилась Кизия.
— Могут, если захотят. Зависит от того, как сильно имзахочется сделать это. Сейчас же, как мне кажется, они напустили в штаны отстраха.
— Лукас, ты не боишься?
— Что это меняет? — Он упрямо тряхнулголовой. — Нет, моя красавица. Я не боюсь.
— Лукас, ты в опасности? Я имею в виду реальнуюопасность.
— Ты считаешь, что под угрозой мое досрочноеосвобождение, или имеешь в виду другую опасность?
— И то и другое.
Он считал, что Кизия должна знать, и потому ответил — болееили менее честно:
— Никакая реальная опасность мне не угрожает, малыш.Замешано несколько обозленных человек, и среди них — один мерзавец, с которыммне не хотелось бы иметь никаких дел. Те, что освободили меня под честноеслово, пока не собираются что-либо предпринимать. А потом они поостынут. Ну агорячие головы, участвовавшие в бунте, побоятся даже пикнуть. Нет, опасностьмне не грозит.
— Но ведь может, так? — Было мучительно думать отакой возможности, признавать угрозу… допускать ее. С самого начала ей это былоизвестно. Но сейчас она любит этого человека. Ей не хочется, чтобы он былнеугомонным возмутителем заключенных. Она предпочитает, чтобы он вел спокойнуюжизнь.
— О чем ты думаешь? Ты уже с минуту витаешь где-то затысячи миль отсюда. Ты даже не слышала, что я ответил на твой вопрос.
— А что ты ответил?
— А то, что опасность подстерегает нас даже припереходе через улицу, поэтому не следует быть параноиком. Ты тоже можешьоказаться в опасности. Тебя могут похитить и запросить большой выкуп. Ну и что?Стоит ли из-за этого сходить с ума? Я здесь, рядом с тобой, прекрасно себячувствую и люблю тебя. Это все, что тебе следует знать. О чем думаешь сейчас?
— О том, что лучше бы тебе быть биржевым брокером илистраховым агентом. — Она улыбнулась, а он попытался отшутиться:
— О, малыш, ты набрала не тот номер!
— Хорошо. Значит, я сумасшедшая. — Она в смущениипожала плечами, но тут же посерьезнела. — Люк, почему ты продолжаешьучаствовать в этих событиях? Разве без тебя нельзя? Ты уже не в тюрьме. Все этоможет обойтись нам слишком дорого.
— Хорошо, я скажу тебе почему. Потому, что некоторые изтех ребят, что за решеткой, зарабатывают всего лишь по три цента в час.Изнурительная работа в условиях, в каких ты не позволила бы жить даже своейсобаке. А ведь у них есть семьи, жены, дети, как и у других людей в этом мире.Эти семьи живут на социальную помощь. Но она им не понадобится, если те, кто зарешеткой, начнут получать приличную зарплату. Не высокую, а всего лишьсправедливую. А почему бы им не откладывать лишние деньги? Они в них нуждаются,как и мы с тобой. Они зарабатывают себе на хлеб. Они вкалывают. Вот почему мыорганизуем их выступления. Система, какой мы пользуемся при их организации,может быть внедрена в любой тюрьме. Как в здешней, например. То же самое, но снебольшими изменениями мы собираемся сделать в Фольсоме. Возможно, на следующейнеделе… — Увидев выражение ее лица, он отрицательно покачал головой. —Нет, они во мне не нуждаются, Кизия. Свою работу я сделал здесь.
— Но почему, черт возьми, ты должен все этоделать? — Ее голос прозвучал сердито, и это удивило его.
— Почему нет?
— Прежде всего — твое освобождение. Если ты освобожденусловно, значит, ты все еще «принадлежишь» государству. Тебя приговорили отпяти до пожизненного, не так ли?
— Да, так.
— Значит, формально твоя жизнь принадлежит им.Правильно?
— Нет, неправильно. Только на следующие два с половинойгода, когда истечет условность моего срока. У меня такое впечатление, что тыкое-что прочитала по данному предмету. — Он закурил очередную сигару,стараясь не смотреть ей в глаза.
— Да, прочитала. Ты и не пытайся говорить мне про два споловиной года. Они могут аннулировать твое освобождение в любой момент, когдапосчитают нужным, и тогда ты опять попадешь к ним пожизненно или в лучшемслучае лет на пять.
— Но, Кизия… почему они захотят сделать это? — Онпритворился, что не понимает.
— О, Бога ради. Люк. Не будь наивным. Или все это радименя? Или ради агитации в тюрьмах? Ты нарушаешь соглашение о твоем условномосвобождении. Не мне говорить тебе об этом. Я не такая глупая, как тыдумаешь. — Она прочитала больше, чем он мог себе представить. И с ней былонелегко спорить. Она права.
— Кизия, я никогда не считал тебя дурочкой. — Егоголос звучал покорно. — Но и я не глуп. Я говорил тебе, им не удастсяпришить мне эти волнения.
— Как ты можешь? А что, если один из тех, с кем тыделаешь эту работу, проговорится? Что тогда? А что, если какому-то подонку этовсе надоест и он просто убьет тебя? Кто-нибудь из «радикалов», как ты их называешь.
— Вот тогда и будем волноваться. Тогда. А не сейчас.
Какое-то время она молчала, в глазах накапливались слезы.
— Извини, Лукас. Ничего не могу с этим поделать. Меняэто беспокоит. — Она знала, что есть все причины для тревоги. Лукас несобирался кончать со своими делами в тюрьмах, и поэтому над ним продолжалавитать опасность. Оба они об этом знали.
— Ну, не надо, малышка. Давай забудем все и пойдемпоедим. — Он поцеловал ее в глаза, в губы, притянул к себе обеими руками.Пора прекратить этот тяжелый разговор. Напряженность между ними постепенноспадала, но слезы все еще сверкали в ее глазах. Кизия была уверена, что ведетпроигранную битву, если думает отвратить его от того, чем он сейчас занимается.Лукас был прирожденным игроком. Она лишь молилась, чтобы он не оказался впроигрыше.
Через полтора часа после ее прилета они спустились ввестибюль.
— Куда мы идем?
— В «Ванесси». Там лучшая паста в городе. Ты не знаешьСан-Франциско?..
— Не очень хорошо. Когда-то, ребенком, я была здесь,второй раз — около десяти лет назад, на приеме. Но видела немного. Где-то мыпообедали, потом остановились в отеле. Помню канатный трамвайчик, и это,пожалуй, все. Я была здесь с Эдвардом и с Тоти.
— Звучит забавно. Господи, да ты совсем не знаешьгорода.
