все узники, у которых водились деньги, имели своих слуг, которые убирали им камеры, стирали белье, готовили пищу и доставляли контрабанду. За это им платили пять-шесть сигарет в день. Виктор объяснил мне, что здесь, как и во всем Египте, есть огромная разница между тем, что есть, и тем, что должно быть. Весь четвертый этаж был отведен опасным политическим преступникам, которые были приговорены к каторжным работам, но из них практически никто вообще ничего не делал. Считалось более безопасным держать их в изоляции от других заключенных, на которых они могли дурно повлиять.
Виктор рассказал, как лет десять назад ему вместе с другими израильтянами пришлось работать в каменоломне, расположенной в трех милях от тюрьмы. Это была действительно каторжная работа, на скудном пайке и с частыми избиениями. Согласно египетским правилам, все новые заключенные в первые три года своего пребывания в тюрьме относились к третьему классу и должны были работать в каменоломне. Тот, кто выживал за эти три года, переходил во второй класс и мог работать в мастерских на территории тюрьмы. Еще после шести лет узник переходил в первый класс, когда он мог выбирать работу по своему вкусу или вообще не работать. Это повышение класса также предусматривало введение некоторых дополнительных привилегий в плане личной переписки, некоторой мебели в камерах и увеличения суммы денег, которая могла быть потрачена заключенным в тюремной лавке.
Узники первого класса могли тратить десять египетских фунтов в месяц, второго класса — семь, и третьего — пять. Однако далеко не все имели деньги на своем счете, а десять фунтов для многих из них считалось целым состоянием. Например, месячная зарплата старшего сержанта с двадцатипятилетним стажем составляла около десяти фунтов. Виктор сообщил мне, что, как ему стало известно, по просьбе немецкого консула меня определили сразу в первый класс. То же самое было сделано и в отношении моей жены. Что же касается писем, то Виктор заверил меня, что я могу переписываться с кем угодно без ограничений. Всего этого ему удалось добиться через майора Камаля, который питал слабость к американским сигаретам и швейцарскому шоколаду.
Согласно тюремным правилам, особо опасные политические преступники должны были двадцать три часа в сутки проводить под замком в своих камерах, но Виктор заверил меня, что это правило никогда не выполняется.
Камеры открывались в семь утра, потом закрывались на два часа в середине дня и, наконец, окончательно в пять вечера. В период «открытых дверей» все могли заниматься чем угодно. Опять-таки по правилам тюрьмы, политические заключенные не могли ни с кем общаться, но и это правило тоже не соблюдалось. Тюремные власти смотрели на это сквозь пальцы не по собственной доброте, а просто потому, что соблюдение этого правила было связано с большими хлопотами.
Я спросил Виктора, как ему удалось прожить в тюрьме одиннадцать лет. Он ответил, что первые три года были действительно трудными из-за частых избиений. Причина заключалась в том, что он и его друзья представляли собой наихудшую из возможных комбинаций: они были шпионами и евреями.
— Вам повезло, что вы немец, — заметил он, — а то вас могли бы ждать неприятности.
— Вроде веревки?
— Да, вы оказались крупной рыбой. Но вы немец, и Насер сохранил вам жизнь по политическим соображениям. Экономическая ситуация в стране катастрофическая и становится хуже с каждым днем. Ему нужна поддержка, откуда бы она ни исходила, в том числе из Западной Германии.
— Интересно, сколько он продержится?
— Тюрьма заполнена теми, кто участвовал в неудавшихся заговорах против Насера. Некоторые из них являются вашими соседями. Сейчас мы спустимся во двор и я вас познакомлю.
По железной лестнице мы вышли во двор. Заключенные гуляли по двору в одиночку или небольшими группами. В одном углу, на некотором отдалении от других, стояла группа заключенных, которые, судя по одежде и внешности, принадлежали к первому классу. Мы пересекли двор и присоединились к ним.
— Господа, — сказал Виктор, — позвольте представить вам наше пополнение, господина Лотца.
Все члены этой группы самым сердечным образом приветствовали меня, пожимали руку по мере того, как Виктор представлял их мне.
— Господин Абдул Рахман, шпионаж в пользу ЦРУ, десять лет.
— Господин Карам Исмаил, шпионаж в пользу ЦРУ, пятнадцать лет.
— Господин Саид Лутфи, подрывная деятельность, пятнадцать лет.
— Доктор Эззедин Абдель Кадер, подрывная деятельность, двадцать пять лет.
— Капитан Ахмед Лутфи, военно-морской флот, шпионаж в пользу Великобритании, двадцать пять лет. Его отец за такое же преступление был повешен.
— Господин Риад Осман, шпионаж в пользу ЦРУ, двадцать пять лет.
— Господин Камаль Абдул Раззак, подрывная деятельность и шпионаж, двадцать пять лет.
— Ну, господа, — сказал я, — похоже, что я попал в очень приличную компанию.
Обменный курс
Настала весна 1967 года. Шел второй год моего заключения. Все это время я постоянно общался с Виктором Леви и двумя другими агентами израильской разведки — Робертом Дасса и Филиппом Натансоном. К тому времени они довольно любопытным образом узнали мое настоящее имя. До этого они, конечно, знали меня как немца, который работал на Израиль, и в силу этого помогали мне, нередко с большими неудобствами и риском для себя. В результате мы подружились, я часто проводил время в их камерах, и они много рассказывали мне о своей жизни в тюрьме.
Между собой они говорили по-французски, но поскольку мой французский был довольно слаб, то в моем присутствии переходили на английский. Однажды, спустя примерно три месяца после моего прибытия в Туру в ходе разговора на политические темы я выразил свое несогласие с точкой зрения Виктора. Мы некоторое время спорили, и наконец Роберт, думая, что я его не пойму, сказал на иврите:
— Что ты хочешь от этого немца? Он никогда не поймет тонкостей израильской политики.
Это было уж слишком. Расхохотавшись, я ответил ему на иврите:
— Послушай, парень, я такой же еврей, как и ты!
После этого майор израильской разведки Зеев Гур-Арей (мое настоящее имя на иврите) стал полноправным членом этого эксклюзивного клуба.
Разлука с Вальтрауд, несмотря на привилегии в переписке, ощущалась гораздо тяжелее, чем я ожидал. Немецкий консул тут ничем не мог помочь, он ограничивался лишь передачей ежемесячных посылок с продуктами и сигаретами. Я курил как паровоз и в конце концов оказался в госпитале с инфарктом. Там я провел несколько месяцев, и именно в этот период мы с Виктором, Робертом и Филиппом начали продумывать довольно утопичный план побега из Туры через тоннель.
Виктор и Филипп имели доступ во внешний двор и надеялись
