как твоя бабуля. Мне тогда восемнадцать исполнилось, что ли. В Китае почти не было еды, и я был худой как палка. Тайванцы, наверное, приняли меня за какое-то животное.
Я кое-что слышала о жизнях наших соседей до Чайнатауна, но ничего не знаю про мистера Жанга. Как можно бесшумнее откусывая от печенья, я облокачиваюсь на тележку.
– В Тайване были такие вещи, как мука и сахар, – рассказывает мистер Жанг, передвигая выпечку на прилавке, чтобы заполнить опустевшие места. – И они продавались без распределения. Я с трудом верил глазам. Я устроился на работу в продуктовый магазин и после смены возвращал все заработанное в кассу. Закончив работу, я обедал и сразу же принимался печь. Нашел в библиотеке кулинарную книгу и готовил по ней, страница за страницей.
Он с удовольствием предается воспоминаниям о своих ночных кулинарных экспериментах. У них есть что-то общее с моими скетчбуками, от корки до корки заполненными аниме-персонажами, – бывает так, что ночь сменяется ранним утром, а мой карандаш все рисует и никак не может остановиться.
– Я научился хорошо печь, – говорит мистер Жанг. И теребит завязки фартука. – Хотел открыть свою пекарню в Тайбэе. Но отец сказал, в Америке возможностей больше. И так я приехал сюда. И опять начал с нуля. Здесь я даже за кассой не стоял. Мел полы.
Папа всегда говорит, что, работая в ресторане, я должна быть благодарна за возможность встречать посетителей и раздавать меню. Наверное, в такие моменты он думает о мистере Жанге и собственном прошлом. Когда родители только переехали в Америку, они устроились посудомойщиками в популярную забегаловку в Чайнатауне. Мама забеременела, когда они зарабатывали около семи долларов в час и жили в однушке с еще четырьмя людьми. Поэтому папа поступил в вечернюю школу и получил сертификат работника сферы обслуживания, а мама работала, пока у нее воды не отошли, вылившись прямо на ковер ресторана.
У всех в нашем квартале схожие истории – каждый чем-то пожертвовал. Все эти люди приехали в страну, языка которой не знали, где их ученые степени ничего не значили и где их дразнили и плевали в них из-за акцента и узких глаз. За долгие годы здесь они выстроили себе дома – как тот, которого я так стыжусь, что не могу даже рассказать о нем парню с соседней улицы. Я доедаю печенье.
– Мистер Жанг, – говорю я, – смотрите, чего вы достигли. Вы создали нечто чудесное.
Мистер Жанг смеется.
– Это же просто тележка.
Но мы оба понимаем, что это нечто гораздо большее. Подходит очередная кучка покупателей, и мистер Жанг начинает принимать заказы и торопливо упаковывать сладости. Я тихонько отхожу от тележки и снова устраиваюсь на ступеньке у ресторана. От бетона чешутся ноги, гудение машин смешивается со стуком ножей и лопаток, которыми орудуют за стоящими вокруг лотками с уличной едой.
Я столько времени провела, стыдясь своего района и принадлежности к нему. Мне не хотелось рассказывать о жизни в Чайнатауне Акилу и иногда не хочется даже думать о ней. Куда проще жить чужом мире, притворяясь его частью. Но я не могу больше притворяться. Руки дрожат, когда я достаю телефон, чтобы написать сообщение Акилу.
Привет, набираю я, прости за вчера. Я хочу все объяснить. Если ты не занят, может, придешь? Я у ресторана «Дамплинги у Ли». Это возле торгового центра в Чайнатауне.
И нажимаю «Отправить». И жду. Проходит десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Я подумываю зайти внутрь и понаблюдать, как Сиси наполняет корзиночки желтым заварным кремом, чем занималась и я в свои шесть лет. Но мне не хочется уходить с бордюра. Я не хочу разминуться с Акилом. Проходит полчаса, и я заключаю, что он, наверное, занят, а телефон у него где-то глубоко в кармане джинсов. Или, говорит мой внутренний голос, он в тебе разочаровался. Я пытаюсь затолкать эту мысль поглубже, пока она меня не изъела.
Я уже готова сдаться и вернуться в ресторан, когда ко мне вдруг подъезжает велосипед, а на нем – человек в неоновом шлеме. Акил останавливается, футболка облепила грудь, по шее бежит струйка пота.
– Прости, – выдыхает он, – я сразу поехал сюда и забыл ответить на сообщение.
– А-а, – говорю я. – Привет.
– Привет.
Все как вчера, но иначе. Акил пристегивает велик к парковочной раме, и я отодвигаюсь, чтобы он мог сесть рядом. Акил разглядывает старушек, возвращающихся с тай-чи, в козырьках от солнца и с ковриками для йоги в руках, мистера Жанга с его обветренным лицом и седеющей шевелюрой, вывеску у нас над головами.
– Так классно, – говорит он, – я еще не был в Чайнатауне. Папа сказал, что надо как-нибудь сходить поесть димсамов, но мы пока не успели за ними выбраться. В первую очередь потому, что он все время в командировках, а мамы вообще не бывает дома до десяти вечера, поэтому я не знаю, когда у нас получится сходить. Может, в ближайшие каникулы. Это когда? В Рождество? Вау. – Акил смущенно косится на меня. – Прости. Опять меня занесло.
– Все нормально. – Я улыбаюсь. – Ты так делаешь, когда нервничаешь.
– Уф-ф. – Он улыбается мне в ответ. – Мой секрет раскрыт.
Я обхватываю сама себя, ладони прячутся под мышками.
– Все хорошо, – говорю я. – Я тоже нервничаю.
Акил оттягивает ворот футболки. Я набираю в грудь воздух.
– Я хотела встретиться с тобой здесь, потому что… Ну… Я тут живу. Это наш семейный ресторан. – Я показываю на окна второго этажа. – Вон там – наша квартира. Родители рассчитывают, что я возьму управление на себя, когда повзрослею. Не уверена, что хочу этого, но выбора у меня, кажется, нет.
Акил ничего не говорит, и я не в силах на него посмотреть, поэтому разглядываю китайские иероглифы на растяжке над Мейн-стрит.
– Всякий раз, когда мне приходилось убегать, я нужна была в ресторане. Или бабуле, за которой я ухаживаю, потому что у нее Паркинсон. Я хотела тебе рассказать, но я… Просто не могла. Наверное, мне было стыдно. Я знаю, что это не та жизнь, к которой ты привык.
Мимо нас проносится мотоцикл, и рев мотора нарушает ход моих мыслей. Когда загорается другой сигнал светофора и мотоцикл отъезжает, я нахожу в себе смелость встретиться с Акилом взглядами.
Его плечи поникли, но в лице нет ни злости, ни отвращения, ни печали.
– Прости, – говорит он.
Я мотаю головой.
– Что? Нет. Это я тут пытаюсь извиниться. За то, что отморозилась, и за то, что не была честна. Потому что ты нравишься мне, Акил. Только не говори
