к действительности, растворив блаженство и инстинктивный страх, навеянные сном. Елена, тяжело дыша, села на кровати, озираясь вокруг, будто не до конца понимая, где она находится. Евгине же, подавая ей кружку с водой, спросила: «Что, плохой сон видел, да? Джана, ты испугался, да?»
Дрожащими руками поднеся кружку ко рту и сделав несколько глотков, Елена смогла лишь утвердительно кивнуть головой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Две праздничные, полные веселого возбуждения и радости недели, отпущенные на сбор винограда, пролетели быстро и незаметно. Елена после них сразу оказалась как бы выброшенной из жизни села и теперь чувствовала странную душевную опустошенность. Дни, недели, месяцы, одинаковые в своей безликости и незаполненности, сменяли друг друга, ничего не меняя вокруг. Потому что единственное, что смогло бы изменить унылую монотонность течения времени, ускорить его, наполнить смыслом и содержанием, — это весточка от Арсена. Но ее не было, этой весточки, и неизвестно было, где он сейчас, жив ли, нет…
Так прошла осень и миновала зима — снежная, холодная, трудная и такая непохожая на русскую зиму.
Запахло весной — сперва робко, неуверенно, но с каждым последующим днем она приносила с собой что-то новое, радующее глаз и сердце. Елена выходила на веранду, зябко кутаясь в теплую шаль, — мартовское утро было все еще холодным, с заснеженного Мрава-сар тянуло морозцем и запахом снега. Она часто вглядывалась во двор — появилось ли еще что-то весеннее? И, радуясь, сама того не замечая, улыбалась, увидев как всюду, в разных уголках двора проклевывалась первая травка — еще слабенькая, неокрепшая, бледненькая, но уже одним лишь своим появлением на свет хоть немного менявшая облик земли.
Елена смотрела на старый орешник посреди двора и не могла понять, что же в нем изменилось: то ли на ветках появились первые, совсем крохотные, еще не сформировавшиеся, на первый взгляд, почки, то ли кожица на ветках приобрела первые весенние зеленые прожилки.
И солнце, всю зиму холодное и тусклое, теперь ожило и засияло ослепительно и радостно так, что к полудню земля по всей долине, обласканная его теплыми лучами, оттаивала, разомлевала; от нее медленно поднимался прозрачный пар, к вечеру густеющий настолько, что за ним с трудом проглядывались горы.
И сама Елена явственно ощущала каждой клеточкой: ее тело, долгие месяцы скованное холодом тревоги и отчаяния, теперь медленно наливается трепетной жизнью, напоминающей о себе, сперва робко, неуверенно, как те первые, еще не окрепшие травинки. И с каждым новым днем все сильнее и сильнее бьется в ней безотчетная и тревожная радость, от которой хочется смеяться и плакать, шалить и дурачиться на людях — и в то же время от людей прятаться как можно дальше, забившись в укромный уголочек, чтобы побыть одной… Хотелось обнять и вобрать в себя этот чудесный, солнечный, голубой мир или самой раствориться в нем. И захватывало дух, когда она смотрела на открывавшуюся необъятную даль, на вздыбленные горы с пятнами снега на склонах, изрезанных трещинами, на долину с квадратами черной, только что распаханной земли…
И во всем этом преобладало одно большое, ничем не оправданное чувство, которое вносило смысл в ее существование и придавало прелесть всему тому, что ее окружало и что она видела ежедневно. То было ожидание этого большого и хорошего, которое если не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, но непременно случится… ну никак невозможно, чтобы не случилось! Она и сама не знала, чего ждала. Просто ждала! Ждала — и все! Ждала, потому что ждалось. С этим чувством она вечером ложилась спать, с этим же чувством начинала новый день.
И дождалась…
Случилось это в начале апреля. В тот день Евгине рано вернулась с фермы. Уже четвертые сутки не прекращающийся дождь превратил в жидкое месиво все улицы, дороги и землю под виноградниками, да так, что к кустам невозможно было подойти, поэтому многих девчат из бригады отправили временно на животноводческие фермы. Бригадир уже второй день освобождал ее от всяких работ.
Почти на подходе к дому Евгине встретила сына сельского почтальона — Мамикона, которого все называли Мамиком. В ненастную погоду, когда у отца разыгрывался ревматизм, Мамикон сам разносил почту.
— Мамик! — окликнула Евгине. — Не от нас ли идешь?
— От вас, — весело отозвался он. — Письмо принес.
— От кого письмо?
— От дяди Арсена!
— Да что ты! — обрадовалась Евгине. — Вот радость-то девочке! Уж так ждала этого письма, бедняжка, так ждала, что и сказать невозможно! Молодец, Мамик. Сколько месяцев не получает писем, истосковалась совсем.
— Ну, я пойду, у меня еще вон сколько почты!
— Иди, Мамик джан, смотри, чтоб дождь тебя не промочил.
— Так ведь дождь уже совсем кончился, — сказал Мамик и побежал дальше по размокшей улице.
Евгине заспешила домой, словно ей самой пришло это долгожданное письмо. Распахнула дверь, уже с порога воскликнула:
— Елена, письмо, да? Ну, поздрав… — и осеклась, не договорив до конца. — Елена, Лена, что так?..
Елена стояла там, где, вероятно, только что читала письмо: письмо лежало на полу. Глаза ее были широко и как-то бессмысленно раскрыты, бескровное лицо не выражало ничего, кроме страха.
— Евгине… Это ты? — произнесла она, глядя мимо Евгине, куда-то поверх ее головы и чуть в сторону.
— Конечно я! Не видишь, что ли? — откликнулась та, бросаясь к ней. — Что с тобой, Лена?
— Кажется, я ослепла… ничего не вижу…
— Что-о? Лена, что ты говоришь! — вскрикнула Евгине, уже догадываясь по ее пустым, ничего не выражающим глазам, что та говорит правду.
Елена вытянула руку, поводила ею по воздуху.
— Ты где? Дай твою руку… Отведи меня к тахте, а то я уже забыла, где стою, боюсь наткнуться на печку. Ты не бойся, это скоро пройдет… Ты только не бойся…
Голос ее звучал отрывисто и пугающе спокойно. Евгине обняла ее за плечи, подвела к тахте, усадила.
— Елена, ты совсем не видишь, да? — Евгине в это не верилось. — Совсем, совсем, да?
— Совсем, Евгине, где окно? На улице светло?
— Слушай, конечно, светло! Еще только три часа дня! — сказала Евгине, размазывая слезы по лицу. — Лена, что же было? Такое с тобой еще было, да?
— Да… Ты не плачь, ты только не плачь, это у меня скоро пройдет… Года четыре назад со мной уже случалось такое. Возле нашего дома машина сбила папу… Я как раз выходила со двора… Думала, папу насмерть… Закричала. А потом в глазах у меня стало темнеть, темнеть… И стало совсем темно. А у папы только плечо вывихнуто было и ушиб ноги от
