массировать ему плечи. Эдвард только что приехал из дворца и не спешил снять синий с золотым шитьём дипломатический мундир.
— Дорогая, если ты станешь растирать меня не через рубашку, на бархате останутся следы твоих прелестных пальчиков. А так как здесь никто не может поверить в искренность супружеских чувств, то на меня станут смотреть как на чудака, который ездит к любовнице в форме и с лентой.
— Ты уходишь от вопроса, — леди Дисборо с силой нажала мужу на оба плеча, тот застонал. — Возможно, русское правительство в чём-то подозревает капитана Александера, а заодно и нас?
Эдварду сотню раз приходила в голову эта мысль, но он боялся даже обдумывать её хорошенько. Ибо раскрытие миссии официального наблюдателя грозило ему немалыми дипломатическими неприятностями.
— Возможно, дорогая, — сухо сказал он. — Но тебя это касается ровно настолько, насколько нам придётся раскошелиться на новую шубу.
— Ого-го! — невесело воскликнула супруга. — Где твоё жалованье, Эдвард? Я вышла за нищего?
* * *
Юсуф-паша отступал медленно. В день по шагу. Сегодня — почётная сдача всего войска с оружием. Завтра — неприкосновенность имущества жителей. Послезавтра — вывоз пушек.
В конце концов сошлись на том, что русские не возьмут город на саблю. Напротив, гарантируют жителям жизнь и скарб. Домов у них всё равно уже нет.
— Капудан-паша может отказаться, — визирь не был доволен тем, что рядом с ним, как бы не доверяя, держали другого важного османского вельможу. И это недовольство с каждым днём всё яснее давало о себе знать. — Если мы сдадим город, на какие гарантии с вашей стороны могу рассчитывать лично я?
Вот это уже был разговор по существу. Воронцов сделал Грейгу знак не вмешиваться. Прямодушие адмирала сейчас не играло русским на руку.
— Я спрошу у его величества о размере пенсиона, который наша казна сможет предложить вам, — дипломатично сказал он. — От себя добавлю, что в Одессе, где живут разные народы и всем есть место, мы предоставим вам убежище и один из особняков.
Юсуф пожевал губами. Размер пансиона его, конечно, интересовал. Но было и другое.
— Вы должны гарантировать мне, что я ни при каких условиях не буду выдан моему повелителю и не попаду в Стамбул даже после заключения мира.
— Такие гарантии мы имеем полномочия предоставить вам даже сейчас. — Воронцов снова сделал Грейгу знак молчать. Адмирал вёл переговоры победителя с побеждённым. А надо было — заинтересованного лица с заинтересованным лицом.
В каюте «Парижа» было нежарко. Окна открыты, в них залетал ветер с моря. На столе стояли чашечки крепко заваренного кофе. Лежали длинные трубки с янтарными чубуками. Всё располагало к беседе. И граф хорошо видел, как не хочется уходить отсюда Юсуфу-паше. Сейчас он пойдёт по жаре и будет толковать с упрямым, заносчивым, тупоголовым товарищем. Который почему-то уверен в помощи тех 25 тысяч, а они, шайтан, не двигаются с места, будто выжидают, когда русские возьмут город и уйдут! А англичане ещё уверяли, будто этот командующий станет затягивать осаду! Просчитались. Впрочем, визирю это на руку. Он никогда не увидит Стамбула! А хочет ли он его видеть? Его жён и детей казнят — у него будут новые.
Юсуф-паша удалился сообщить Капудан-паше. Как и ожидалось, тот встал на дыбы — требовал возвращения к первоначальному варианту. И тут визирь пошёл ва-банк: доверил старейшинам города весть, что жителей обещали пощадить. Те открыто вышли из подчинения Изет-Михмет-паше и заявили о себе как об особой стороне в переговорах. На следующий день они явились в русский лагерь, тряся седыми бородами и ожидая от самих гяуров услышать, что горожане, их жёны и имущество останутся целы.
— Кто они такие? — усомнился Никс. — Я вообще должен с ними разговаривать?
— Именно с ними и следует разговаривать, — заверил граф. — Это отцы города. Из уважения к белизне их голов люди сделают так, как они велят. То есть откроют ворота.
Подумав, его величество явился к старейшинам во всём блеске своего милосердия. И дело было решено.
Всё подпортил только Капудан-паша, наотрез отказавшийся сдаваться и затворившийся с горсткой воинов в цитадели.
— Вам не важна жизнь тех несчастных, кто ещё жив? — взывал к нему Юсуф.
Старики плакали, так как им обещали пощаду только при условии полной покорности. Если раздастся хоть один выстрел…
— Достопочтенный паша, вы всех нас хотите погубить!
Изет-Михмет остался непреклонен. На улицах и в руинах домов царил ужас.
Чтобы хоть отчасти смягчить сердце белого царя, ночью на русскую сторону галопом прискакал огромный конный отряд албанцев. Об их приближении известила дрожь раскалённой безводной земли, по которой копыта лошадей стучали, как по дну сковородки. Бенкендорф выглянул из палатки — его обдало жарким ветром и запахом конского пота. Чтобы вклиниться между незваными гостями и лагерем, Преображенскому полку и трём эскадронам гвардейских гусар было приказано спуститься с горы. Каково же было всеобщее удивление, когда турецкие кавалеристы спешились, сняли оружие, достали котлы и сели на землю. Они не то чтобы сдались, а просто перешли от Капудан-паши, следуя за своим родным предводителем Юсуфом, чтобы тот не очутился у русских как в плену.
Последний отказался вернуться в крепость.
— Я испробовал все средства, — сказал он Воронцову. — Остаётся вам испробовать свои.
— Вы полагаете, мы не могли провести штурм без договорённостей с вами? — впервые за всё время переговоров вскипел командующий.
— Я полагаю, что вы не смогли бы провести штурм без сопротивления с нашей стороны, — не смутился турок. — Сейчас вам даже кошка дороги не перескочит. Откройте дверь и войдите в дом.
Были взорваны ворота со стороны порта, и русские полки вступили в Варну с развёрнутыми знамёнами, барабанным боем и пением полковых труб. Картина, представившаяся их глазам, не поддавалась описанию. Города не было. Огонь батарей уничтожил целые кварталы. В развалинах кое-где прятались люди. Они не осмеливались ни сопротивляться, ни даже просто показаться победителям.
— Моё слово нерушимо, — сказал государь. — Передайте приказ по всем полкам: никто не выходит из строя. Никаких обид жителям.
Можно ли их было ещё чем-то обидеть? Когда войска подступили к цитадели, турки не оказали вообще никакого сопротивления. Флегматично сидели на брустверах и покуривали трубки, с абсолютной покорностью судьбе глядя, как неприятель занимает все уступленные позиции.
Только четыре сотни личных воинов Капудан-паши готовились взорвать себя в арсенале.
— Передайте Капудану, что из уважения к его храбрости мы позволяем ему выйти из крепости с этими безумцами, — заявил Никс.
Всё было кончено. От зловония, царившего на улицах, мутило самых крепких. Император держался в седле и даже не
