обрывков взрослых разговоров.
***
Мылинка, апрель, 1982 год
– И что, больше волосы так и не выросли в этом месте? – спросила я бабушку, видя, как она расчесывает волосы после банных процедур, сидя в горнице.
– Рвали от души бабы, вот и не выросли, – убрав под гребешок волосы, ответила бабушка. – Жизнь – она как лук, слоев столько, обплачешься, снимаючи.
Вот уже пару месяцев после внезапной смерти дедушки мы жили с ней вдвоем. Отец решил оставить в помощь своей овдовевшей матери одиннадцатилетнюю дочь, определив ее в срочном порядке в местную сельскую школу.
Я с удовольствием постигала все прелести деревенского быта, учась не опаздывать к школьному автобусу, чтобы не топать потом два километра по лесной дороге. Бабушка каждый раз ожидала меня на крылечке. После смерти мужа она словно обезножела, как говорили в деревне. Ноги действительно отказывали, и бабушка все хуже и хуже ходила. К лету она могла передвигаться лишь с помощью табурета деда, удобно опираясь на него при ходьбе, выставив вперед, как щит.
Когда в войну наши заняли деревню, они согнали пленных немцев в отстойник для коров. Бабушка, выменяв на оставшуюся душегрейку хлеб для детей, проходя мимо забора, наткнулась на затравленные взгляды оголодавших врагов и как-то необъяснимо для себя стала кидать в них куски хлеба. Мое патриотическое воспитание не давало мне возможности не то что оценить, даже понять поступок бабушки, и я переспрашивала и переспрашивала ее об этой истории каждый раз, словно пытаясь уловить этот момент истины.
– Ну как же так, бабуль… И зачем ты их кормить решилась? – допытывалась я.
– Такое дело было… Чуть всю краюху57 не скидала им. Охранник вовремя шум поднял, а тут наши бабы с покоса на вечернюю дойку домой гуртом58 возвращались… Ну, и стали меня таскать за волосы… Тогда у меня косы еще в полспины, вот вишь, на карточке с дедом я после войны, – бабушка ткнула рукой в «иконостас» из маленьких фотографий, уложивший все памятные события ее жизни в одно полотно. – Я как увидела их… Чумазые, глаза безумные… По возрасту половина – дети неразумные… Батюшки мои… Смотрят голодными глазами, словно в душу заглядывают… – по щеке бабушки потекла слеза. – И промеж пленных, в уголку самом, – тот, что сахар дал. Видно было, что не жилец – рана запекшаяся… – вспоминала она знакомый мне уже не раз сюжет.
Еще в начале оккупации деревни один из немецких солдат, увидев трехлетнего ребенка во дворе, развернул платок с огромным куском сахара и протянул ему, что-то бормоча по-немецки. Этим мальчиком был мой отец.
Бабушка, обменяв эту ценность, смогла некоторое время кормить хлебом не только своих детей, но и подкармливать соседских мальчишек, пока добрые односельчане не рассказали о том, что она жена командира взвода. Спасло ее с двумя оставшимися детьми ночное бегство в лесную землянку.
– Ну, так и вот, стало быть… Я давай отламывать скибухи и бросать тем, что совсем дитячьи души имели. Бросаю, пока охранник отвернулся, и понимаю, что целюсь им в голову, реву и бросаю. Вот и их тогда шастнадцать, поди, было. Я каждому отщипнула по кусочку, словно птицам бросала, только что в голову целилась – это, конечно, не дело было… – продолжила повествование бабушка, зажигая на круглом столе светильник.
– Ба, ты что такое говоришь? – я по-тимуровски возмутилась по поводу всего услышанного.
– Так они без оружия сидели. Что мне с ними воевать-то было, камни, что ли, бросать в них…
***
Бавария, февраль, 2008 год
– Мама, это что? – почти в один голос спросили меня дочери, немного отойдя от первого шока.
…Я стояла на немецкой земле, смотрела на монумент, на эти имена, суммируя даты рождения и смерти, и вместо фашистов и мучителей видела почему-то обычных детей. Детей с широко распахнутыми прозрачными глазами, которые зачем-то взяли в руки автоматы, нахлобучили каски на свои глупые неотесанные головешки и отправились на эту войну, пришли на мою землю убивать мой род.
Могу ли я простить такое? И должна ли я прощать? И есть ли тут что прощать?
Из далекого прошлого в голове всплыл четкий образ дедушки, командира взвода артиллеристов, дошедшего да самой Победы, и его сказанные мне однажды слова.
***
Мылинка, июль, 1980 год
Дом деда стоял неподалеку от железнодорожной станции, где постоянно кипела жизнь: многие пассажиры из соседних деревень прибывали на станцию с рейсовым автобусом за пару часов до своей электрички и все это время вынужденно слонялись по округе.
Я, делая вид, что нашла что-то страшно интересное в куче песка у забора, прислушивалась тем временем к взрослым разговорам – неисчерпаемому источнику деревенской мудрости. Как я уже упоминала, в жаркий летний день мой радушный дедушка считал своим долгом пригласить скитальцев присесть на лавочку у своего дома и выпить колодезной воды.
Частенько на лавочку присаживался и наш сосед. Это был очень приятный человек, который всегда угощал меня яблоками и великодушно расспрашивал о моем детском житье-бытье. Они с моим дедом были старыми приятелями и добро, по-соседски, общались, но почему-то – странное дело – хозяин ни разу не предлагал ему выпить молока, не подавал руки, да и нам, своим внукам, не разрешал заходить к нему в гости.
Еще одной странностью было то, что на заборе, окружающем крепкую бревенчатую избушку соседского деда, не было звездочки. В то время мы, дети, болели тимуровским движением: для нас было честью навестить стариков, сделать для них что-нибудь полезное. Особенным почетом пользовались, конечно, ветераны ВОВ, на домах которых красовались вырезанные из металла или дерева, а то и просто нарисованные красные звезды – знак отличия, в наших глазах приравниваемый едва ли не к ордену Славы. Пробегая в своих детских играх мимо дома с такой звездочкой, мы на минуту притормаживали, доставали из кармана видавшую виды скомканную тряпочку и, подышав на нее, бережно протирали этот сакральный символ.
Так вот, на доме соседа звездочки не было. Мое детское природное любопытство несколько раз подталкивало меня к разговору с дедушкой на эту тему, но тот моментально менялся в лице и наотрез отказывался как-либо комментировать все эти странности.
Жена соседа частенько обращалась ко мне с поручениями. Было ясно, что и ее местные не жалуют. Я не раз приносила для соседки из магазина сумку с продуктами, удостаиваясь вознаграждения в виде миски ароматных ягод и стараясь не думать о том, почему хозяйка так редко выходит из дома. «Это-ж-ж-ж непроста», – как бы говорили мне
