нагрянула к Мельницким с обыском. Сложно не было, все пошло как по маслу, и дело само распуталось с поразительной быстротой. Дети во всем признались. Оказалось, что дело обстояло так: примерно за год до этих событий, буквально за несколько дней до преступления, Федор Илиодорович попросил Бориса сделать несколько чучел — глухаря, глухарки и двух зайцев — якобы кому-то в подарок. Борис согласился, благо это было его хобби. А через некоторое время ночью отец пришел к нему в спальню поговорить по душам.
Тут он в ярких красках обрисовал такие перспективы, что сыну чуть плохо не стало: мол, дела наши финансовые весьма плачевны, я растратил казенные деньги, у меня куча долгов, и если мы откуда-то не достанем денег, нам грозят позор и нищета. И тут же озвучил план выхода из этой, казалось бы, безвыходной ситуации: нужно украсть деньги, которые вот-вот должны были поступить на счет Воспитательного дома. Или, как вариант, пустить себе пулю в лоб.
Борис был в ужасе от отцовских идей, стал его умолять не делать этого, обещал, что они с сестрами будут работать, что все образуется, но отец был непреклонен, и ему пришлось согласиться. Ограбление выглядело таким образом: Борис в назначенное время будет стоять у Варварских ворот, получит там от отца саквояжи с деньгами, после чего быстро пойдет домой и спрячет деньги в чучелах глухарей и зайцев. А сам Федор Илиодорович отправится прямиком к прокурору — заявить о краже денег.
Поскольку все деньги в чучела не поместились, около 100 тысяч рублей Борис спрятал в ящике комода, накрыв их всяческим тряпьем. Саквояжи он сжег в печке. К лету деньги были переправлены в имение в Покровское, затем, некоторое время спустя, их вернули в Москву, когда отец с сыном поняли, что их никто ни в чем не подозревает.
Вот тогда Борис решил посвятить в тайну денег свое семейство, а также невесту Елену Блезе. Родня восприняла эту новость с негодованием: дядя предложил немедленно избавиться от этих денег, подбросив их прямо на крыльцо прокуратуры; старшая сестра Валентина в знак протеста даже съехала с родительской квартиры; тетка заявила, что ни за что не прикоснется к этим деньгам, отнятым у сирот. Но не прошло и месяца, как тетка, на иждивении которой, к слову, было 12 детей, попросила денег в долг, после чего и сестра, сменив гнев на милость, стала покупать мебель в дом и заказывать в Париже наряды.
Борис тоже зря времени не терял: вернул все долги отца, рассчитался с юристами, прикупил процентные бумаги, ну и, разумеется, тратил деньги на свое усмотрение. Его «усмотрение» иногда выглядело странновато: к примеру, его первой покупкой была дорогущая книга Дарвина. Кроме того, он раздал беднякам и нищим пять тысяч рублей; взяток заплатил на полторы тысячи, покупка чучел и кож для них обошлась ему примерно в такую же сумму, и самое интересное — на мелкие расходы и конфеты у него ушло три тысячи рублей (!!!).
В конечном итоге на скамье подсудимых оказались Борис, две его сестры, дядя Лев Илидорович и тетя Вера Николаевна Мельницкие, невеста Бориса Елена Блезе со своим дядей Альбертом Дорвойдтом.
Характеризуя личности подсудимых, следователь Николай Васильевич сказал следующее: «Борис Мельницкий держал себя при следствии замечательно: он плакал, и как из рога изобилия сыпались его показания, способствовавшие к раскрытию всего преступления; он показывал на отца, брата, сестру, Дорвойдта, дядю и тетку, и всюду чистосердечно. Елена Блезе и Варвара Мельницкая вели себя при следствии, как дети, которые спешат высказать свои шалости. Вера Мельницкая, явившись к прокурору с заявлением о сделанном у Бориса займе в 7 тысяч рублей, чистосердечно рассказала свою нужду и тягость, при коих она, производя раздел с пасынками, сделала заем: обстоятельства эти, по ее выражению, были таковы, что займешь и у каторжника».
На присяжных произвела сильное впечатление эмоциональная речь защитника обвиняемых В. М. Пржевальского:
«Господа судьи и присяжные заседатели!
…Какая ужасная катастрофа разразилась над этой семьей, какая поразительная перемена произошла в их судьбе! Жила семья счастливая, довольная, обеспеченная; был у нее отец, горячо любимый своими многочисленными детьми, властный в семье и уважаемый обществом; в семье царил мир — и вдруг разом все рушилось, все погибло! И кто же виновник этого несчастья и горя? Сам отец семейства, своим безумным замыслом собственными руками сгубивший свою семью!
Если вообще нелегко человеку судить человека, то в данном деле ваша задача еще труднее, потому что это дело — одно из тех, суд над которым начинается еще задолго до настоящего суда, потому что это дело имеет не совсем обыкновенную историю уголовных дел, являясь запоздалым эпилогом прежнего процесса, окончившегося 8 ноября 1882 года обвинительным приговором о бывшем казначее Московского воспитательного дома Ф. И. Мельницком.
Старика осудили, но денег не было. Три месяца спустя они, наконец, были найдены. Эта находка произвела большую сенсацию в обществе и снова возбудила с еще большею силой те толки, которые начали уже было стихать. Позор, покрывший имя старика Мельницкого, отразился неизбежно и на его семье; чувство общественного негодования против отца обрушилось и на его детей. На столбцах газет, в сатирических листках, в карикатурах, в стихах и прозе стало повторяться на разные лады имя “дедушки Мельницкого и его Мельничат”, как, глумясь, позволяли себе называть детей Мельницкого многие из наших органов печати.
Ни возраст, ни пол не спасали Мельницких от язвительных насмешек, иногда прямо переходивших в обидную брань! Им пришлось выносить на своих плечах не только стыд своего собственного преступления, но и нести безвинно тяжелую нравственную ответственность за их отца. На семье Мельницких повторилась старинная история людского малодушия и беспощадности: друзья отшатнулись от них, а недруги восстали; они не могли найти для себя ни места, ни приюта, — и фамилия Мельницких, по справедливому выражению одного из обвиняемых, стала притчей во языцех.
…Замысел зрел в голове старика и обдумывался им одиноко, без всякого участия и советов с кем-либо из членов его семьи. Но логика и сила фактов указывали, что для успеха преступления обойтись без посторонней помощи было невозможно: волей-неволей приходилось искать помощника. Молчаливый, скрытный по природе, лишенный всякой инициативы, бессильный волею, и в то же время уступчивый, мягкосердечный и любящий Борис был как нельзя более пригоден для той роли, которую назначил ему отец в деле задуманного преступления.
Поставленный перед необходимостью решать, помочь отцу в совершении кражи или быть свидетелем его самоубийства, он не смог сказать отцу: “Не
