Ребята, давайте, проходите в гостиную, я сейчас самовар поставлю. Кузнецов, организуй пока стол, раздвинуть надо будет…
Следующий час был заполнен разговорами о том, кто куда поступил, с какими результатами и вообще о планах на будущее… Когда, продолжая галдеть, они спускались вприпрыжку по лестнице, Андрей споткнулся на последнем пролёте и чуть не полетел головой вниз.
— Вот же ж осёл! — стукнул он себя кулаком по лбу, глядя на свалившийся с ноги тапок. — Переобуться забыл… Ладно, люди, идите без меня. Мне всё равно домой уже пора: завтра на поезд. Чао-какао, в январе увидимся, — он поднял над головой сомкнутые руки и начал не спеша подниматься назад.
— Кузнецов… — окликнула его вдруг снизу Белка.
Он обернулся. Вика как-то странно, почти заворожённо смотрела на него.
— Удачи тебе. Во всём.
— Тебе тоже… Ты чего?
— Ничего. Пока… — А затем отвернулась к остальным и поторопила: — Ну, давайте, быстро, быстро, пошли. Нечего его ждать.
— С тобой не соскучишься, — Катя распахнула дверь, едва Андрей опять появился на лестничной площадке. — Я подумала, соседские дети хулиганят.
— А здорово получилось? И не говори, что не обрадовалась.
— Конечно обрадовалась — какому учителю такое не приятно будет.
— И, совмещая приятное с полезным, толпой пришли — толпой ушли. Твои «чекистки» пребывают в блаженном неведении.
— Хитрец. Так я накрываю? Всё готово уже. Тортом, надеюсь, аппетит себе не испортил?
— Здоровый аппетит одними углеводами не удовлетворишь. Тащи сюда свою «синюю птицу». А я пока подарок твой поставлю.
Они уселись за стол.
— Андрюш, а правда, где ты её достал? — кивнула Катя в сторону телевизора.
— В ЦУМе, случайно. На позапрошлой неделе ещё. Там завоз был, одна коробка всего. Мне предпоследняя досталась.
Она взяла со стола конверт от пластинки.
— «Из Сафо»?! И наш Минкульт это пропустил?
— А в чём криминал?
— Ты не знаешь, кто такая Сафо? — с игривой улыбкой подняла брови Катя.
— Чему сама научила, то и знаю. И вообще, нечего над гостями потешаться.
— Ты — не гость.
— Тем более. Так и кто она?
— Древнегреческая поэтесса. С острова Лесбос.
— И?
— Лесбос? Никаких ассоциаций?
Но Андрей молчал с полным непониманием на лице, и она добавила:
— Лесбийская любовь?
— А-а, ну так бы сразу и сказала. И Сафо твоя из этих, что ли?
— Говорят, — пожала плечами Катя. — Точно-то сейчас никто уже не знает.
— М-да… — саркастически заметил Андрей. — Проморгали наши блюстители чистоты и непорочности новой исторической общности.
— Ну так ещё Вяземский говорил, — рассмеялась она в ответ, — что в России от дурных мер правительства спасает дурное же их исполнение. Как тебе курочка?
— На пять с плюсом. И рис тоже.
Но тут Сафо кончилась — а за ней прозвучало нечто совершенно неожиданное:
Во французской стороне
На чужой планете
Предстоит учиться мне
В университете.
До чего тоскую я,
Не сказать словами.
Плачьте ж милые друзья
Горькими слезами…
— Андрюша, что это? — Катя в испуге взглянула на него. — Я сейчас точно расплачусь… Ты знал?
— Нет… — растерянно произнёс он. — Я её даже из конверта не вынимал. Как купил, сразу спрятал подальше, чтоб не увидел никто… Везёт нам с тобой на песни, вот что я тебе скажу…
— Ага… Эльфы, видно, такие попались, музыкальные не в меру. Ладно, есть давай, остывает…
Вот и опять она на целых шесть лет старше его… А завтра он уезжает, уйдёт сейчас — и всё… За окном зелень, цветы, птицы поют. А когда вернётся, будет уже снова зима, и сугробы, и вьюга. И так — пять лет… И каждый раз на её день рожденья… Надо сказать ему, что решила не ходить завтра на вокзал…
«Беларусь» вдруг запела по-английски…
— Андрюша, ещё одна песня, совсем про нас. Вот слушай… Доброй ночи? Да какая ж она, к чертям, добрая, когда разлучает тех, кого должна соединить. Ночь добрая, когда «доброй ночи» не говорят… Андрюш, останься, а?
— Кать, ну мне же ехать завтра.
— Именно поэтому… И ещё. Я подумала… Я не пойду тебя провожать.
— Почему?
Они договаривались, что Катя окажется на вокзале «случайно», скажет, подруга уехала на другом поезде.
— Опять разревусь, как в прошлый раз. Даже хуже… Прямо у твоих на глазах — вот тебе и вся конспирация… Андрюша, правда, останься. Пожалуйста… Наври им что-нибудь. Ну какая твоей маме разница, где ты спать будешь? А утром я тебя подниму рано-рано…
Пока Андрей звонил домой и плёл что-то насчёт ребят, кино, бутылки «Трифешты» на семерых, идущих в парк троллейбусов и отсутствия телефонов у большинства друзей, она убрала со стола и зажгла свечи. Можно было больше не спешить. Они сидели с ногами на диване, обнявшись, слушали музыку и пили искрящееся в резных хрустальных бокалах янтарное вино… Как волны в тот их самый первый вечер на море, когда они вдвоём сбежали с танцев…
— Какие грустные стихи… — вздохнула Катя, когда пластинка кончилась. — Твой подарок… Он ведь тоже как осенний листочек…
— Кать, ну что за похоронное настроение, — Андрей прижал её покрепче. — Может, подарок действительно не самый удачный — но уж точно не последний.
— Нет, что ты, замечательный, — она прильнула к нему. — Я её каждый день слушать буду… И хвастаться ещё — забыл? Но ты же знаешь, какая я мнительная… Кажется, вот уедешь ты — и всё у тебя изменится. Новая жизнь, друзья, тревоги, радости… А я останусь в прошлом, как старая забытая кукла… Ты не слушай меня — и не отвечай: это я так, для себя. Какую-нибудь совсем уж глупую глупость сказать, чтоб самой смешно стало… — Катя беспомощно улыбнулась. — Помнишь фильм на Новый год? Там ещё песня была, потешная такая, про тётю и собаку. Её недавно по радио передавали. И я подумала… Я настолько привыкла терять всех, кого любила — и кто любил меня — что, наверно, инстинктивно уже не позволяла себе ни к кому привязаться. Пока тебя не встретила… А сейчас вот тебя ужасно боюсь потерять. И, как дура, рада этому…
Ленинские горы
Вадим размахивал над головой сложенным вчетверо бланком, ловко уклоняясь от всех попыток Андрея завладеть им.
— Вадька, ну кончай! Достал уже своими интернатскими штучками. Дай сюда!
— А ты пляши.
— У меня, может, случилось что.
— Случилось. Но ничего плохого кроме хорошего.
— Ты прочитал?!
— Телеграмма — послание открытое, — ничуть не смутился Вадим. — Ну а вдруг бы там и правда, что
